Улав, сын Аудуна из Хествикена

Унсет Сигрид

Когда же она приехала в Берг и фру Магнхильд сняла с ее головы повязку, это было первое, что пробудило ее от мечтаний. Никогда прежде не думала она о том, что опозорила себя, отдавшись Улаву. Во Фреттастейне она и вообще мало думала, она только любила. И лишь когда Улав с Арнвидом столь поспешно собрались в Хамар требовать признания права Улава владеть ею, в ней пробудилось нечто похожее на замешательство. Но когда добрый епископ велел передать ей белое полотно – знак непорочности и повелел ей повязать косы, она успокоилась. Даже если она и согрешила перед дядьями, которым должно было стать ее опекунами после смерти отца, то уж преосвященный Турфинн, видно, снова все уладит. И она станет тогда столь же доброй женой, как и все другие замужние женщины.

Ей было холодно, стыдно и непривычно

ходить простоволосой. После того, как она, подобно всем замужним женщинам, полтора года носила головную повязку, ее словно бесстыдно раздели руки насильника, – так обходились с рабынями на невольничьем рынке в стародавние времена. Она старалась не показываться в горнице у фру Магнхильд, когда там бывали чужие. Она не появлялась по своей воле на людях нигде, кроме как в церкви, – там все женщины должны были покрывать голову. Ингунн низко надвигала шлык плаща на лицо, дабы не видно было ни единого волоска. Желая хоть немного искупить то, что ей приходилось теперь одеваться не так, как подобало, она спрятала все драгоценности и носила лишь темные свободного кроя платья безо всяких узоров, а волосы заплетала в две жесткие тугие косы безо всяких лент или же украшений.

Но вот пришла весна. В один прекрасный день залив освободился ото льда, водная гладь лежала открытая и ясная, отражая зеленеющие склоны на обоих берегах. Теперь в Берге было красиво. Ингунн отвела бабушку к освещенной солнцем стене, села рядом с ней и стала шить рубаху Улаву, сыну Аудуна. Улав говорил ей, что Хествикен лежит на берегу фьорда…

Она придумывала себе какие-то пустяковые дела, которыми могла заняться в верхнем жилье стабура, где распоряжалась Оса. Ингунн бывала там каждое утро, перебирала вещи, наводила порядок. Она отодвигала заслон дымовой отдушины и, высунувшись из оконца, глядела вниз.

Вдоль берега на другой стороне залива плыла на веслах лодка, разрезая на длинные полосы отражавшуюся в воде темную, поросшую лесом горную гряду. Ингунн представляла себе, будто в лодке плывут Улав с их сыном. Они плыли к ней. Ингунн отчетливо видела это. Они причалили у мостков, и Аудун помог отцу привязать лодку. Отец стоял уже наверху, на дощатых мостках, а мальчик побежал вниз к лодке, чтобы собрать их пожитки, лежавшие на корме. Последней он взял свою маленькую секиру. Улав протянул мальчику руку и помог подняться к нему на причал – да, теперь мальчик был такой же большой, как Йон, ее младший брат. Вдвоем стали они подниматься по тропке к усадьбе. Отец – впереди, а сын – за ним следом.

У нее была еще маленькая дочка, которую звали Ингебьерг. Она была на туне – шла из кладовки с большим деревянным блюдом, полным лепешек. Вот она отламывает кусочки, крошит их и бросает курам – нет, гусям. Ингунн помнила, что, когда она была еще мала, во Фреттастейне паслись гуси, и в этих тяжелых белых и серо-крапчатых птицах ей чудилось нечто величественное. В Хествикене непременно должны быть гуси…

Тихонько, будто совершая нечто предосудительное, она подкрадывалась к двери и закрывала ее на засов. Потом вытаскивала из сундука головную повязку и надевала ее. Затем поворачивала пояс так, чтобы застежка оказывалась на боку, и подвешивала на пояс все, что могла найти потяжелее, – ножницы для стрижки овец и несколько ключей. Обряженная таким образом, она садилась на край незастеленной кровати. Сложив руки на коленях, она думала, что же еще надобно сделать до того, как воротятся домой ее муж и дети…

Лишь изредка доходили в Берг вести обо всех примечательных событиях, которые происходили в том году в Норвегии [ 76 ]. Ингунн почти ничего не слышала, сидя в бабкином доме. Потому-то для нее словно гром среди ясного неба была весть о том, что епископ Турфинн объявлен вне закона и, должно быть, уехал из страны…

Эту весть принес в усадьбу в самом начале зимы их приходский священник. Преосвященный Турфинн несколько месяцев пробыл в Нурдале, а оттуда вознамерился поехать на встречу с архиепископом где-то на дальних шхерах. Но еще раньше все эти бароны, что ныне правили страной, объявили и архиепископа, и многих епископов вне закона и начали столь жестоко их преследовать, что те бежали

из страны кто куда. Епископ Турфинн, должно быть, поднялся на борт какого-то корабля, но никто не ведал, ни куда он потом девался, ни когда вернется назад в свою епархию. Приходский священник не очень о том горевал – епископ порицал его за леность, а также за то, что он, мол, недостаточно сурово взыскивает за грехи с вельмож. Но сам-то священник в глубине души считал, что пастырь он вовсе не плохой и что с его паствой негоже обходиться так, как желал епископ. И был очень разобижен на этот «мешок с монашескими костями», как он величал епископа.

76

…вести обо всех примечательных событиях, которые происходили в том году в Норвегии. – Речь идет о событиях 1283 года, когда в результате распри между опекунами несовершеннолетнего короля и церковью архиепископу Йону Рауде и многим епископам пришлось бежать из Норвегии.

Было ясно, что распря меж епископами и членами королевского совета при молодом короле касалась важных государственных вопросов. А тяжба из-за женитьбы Улава, сына Аудуна, была сущим пустяком, коему никто не придавал значения. Если бы только ее не вытащили на свет божий и не упомянули как пример нетерпимого самоуправства епископа и его стремления порушить старые законы и право в стране. Но приходский священник желал бы сохранить дружбу с богатой хозяйкой Берга… А может статься, он и сам не понимал, сколь мало значила эта тяжба о бракосочетании двоих детей за пределами тех краев, где хорошо знали родичей юноши и девушки. Потому-то он и проговорился: епископ Турфинн-де объявлен вне закона более всего за то, что простер руку в защиту злейшего врага рода Стейнфинна.

Ингунн охватил ужасный страх. Очнувшись, она вновь увидела, каково ее положение наяву. И все ее мечты внезапно рухнули, подобно тому, как чернеют и опадают за одну морозную ночь цветы на лугу. Холодея от ужаса, Ингунн поняла: она не что иное, как беззащитная, покинутая сирота, не девушка и не жена. У нее не было ни единого друга, который мог бы отстоять ее права… Улав уехал, и никто не знал, где он странствует, епископ уехал, Арнвид – далеко от нее, и она не может послать ему весточку. Если бы ее немилосердные родичи захотели ныне ей отомстить, единственной, на кого она могла опереться, была впавшая в детство дряхлая бабушка…

Ингунн сжалась в комок – дрожащее, сбитое с толку существо… Всю волю, еще сохранившуюся в ее слабой, мятущейся душе, она направила на одно – она будет крепко держаться Улава и останется ему верна, даже если они замучают ее из-за него до смерти.

Как раз накануне адвента в Берг явились Тура, дочь Стейнфинна, и ее муж Хокон, сын Гаута. Хокон еще не выбрал себе усадьбу, где бы желал поселиться, а Тура еще до рождества ждала ребенка. Вот молодая чета и намеревалась пробыть эту зиму в Берге. Ингунн не виделась с сестрой два года, а зятя и вовсе никогда не встречала прежде. Он был недурен собой – рослый молодой мужчина с красивым лицом и рыже-каштановыми кудрявыми волосами. Но у него были маленькие карие глазки, близко посаженные по обе стороны высокого горбатого носа, и он довольно сильно косил.

В первый же день он неприветливо обошелся с невесткой. И речами, и обхождением он ясно дал понять: Ингунн для него – падшая женщина, обесчестившая себя и весь род. Он был премного доволен своей женитьбой, кичился красотой Туры и ее здравым разумом, да и тем, что она скоро родит ему наследника всех тех богатств, которыми он, по его словам, владел и которыми вечно хвалился. Он дозволял жене верховодить во всем – и это было ему только на пользу. И хотя он был счастлив в женитьбе, а бедняжка Ингунн и знать не знала, какую честь и счастье она отринула, отдавшись Улаву, сыну Аудуна, в то время как могла выйти замуж за Хокона, сына Гаута, – Хокон возненавидел ее. Возненавидел за то, что она сделала своим избранником мальчишку, бывшего в услужении у ее отца, человека, о родичах и имуществе которого здесь, в селениях вокруг Мьесена, никто ничего достоверно не знал. И более того – предпочла этого мальчишку ему, сыну рыцаря из Харланда.