Улеб Твердая Рука
Шрифт:
В четком, грациозном силуэте всадника было нечто такое, отчего ухмылка мигом слетела с лица слуги, и он почтительно пробормотал, словно просил прощения за свою развязность:
— Слишком далеко. Ты, как посужу, нездешний, а я… мы не ждали в столь поздний час важного гостя.
— Есть тут скопец по имени Сарам? — нетерпеливо перебил его юноша.
— Хозяин там, там и Сарам! — вырвалось у неисправимого балагура.
— Ты, я вижу, малый бойкий на язык, — миролюбиво заметил юноша. — Держи золотой и отвечай, могу ли я выкупить немедленно человека по имени Велко без ведома Калокира. Или хотя бы увидеть его.
— О щедрый! О великий муж! — восторженно вскрикнул слуга, пряча монету. — Я знаю такого, да, да, его зовут Велко, но, прости великодушно, всех молодых невольников и невольниц наш хозяин, да продлятся годы его бесконечно, увез с собой. Ах, какой умный и замечательный этот Велко! Как он любит меня! Как я его люблю!
— Сомневаюсь, — бросил всадник и тронул поводья.
— Постой, — опасливо озираясь, окликнул слуга юношу и тихо добавил: — Я понял, ты вовсе не друг нашему хозяину. Смекнул кое-что. Словом, я, Акакий, прозванный Молчуном, готов развязать свой язык до конца и выложить все, что знаю. Ведь ежели, к примеру, дашь мне еще золотой, узнаешь правду и о хозяине, да падет на его голову мешок с камнями, и о молодом булгарине, да спасет и сохранит его бог, и о Сараме, чтоб он изжарился в аду.
Захлебывающийся шепот этого болтуна, весь его многозначительный вид указывали на то, что он действительно мог сообщить важное и полезное. Улеб сунул в его ладонь еще солид.
— Говори да поживей, недосуг мне стоять посреди улицы.
— Я сейчас, сейчас, мигом, — забормотал Акакий и потянул коня за узду в тень маленького дворика, — лошадь здесь привяжи, ступай за мной, укроемся в пристройке, никто не услышит, все спят. А твой человек пусть снаружи присмотрит за воротами.
— Какой еще человек?
— Да твой же. Ты мне доверься, храбрейший. Нет мне милее того, кто намерен прищемить хозяина, да падут на его череп сто мешков с камнями! Скажи своему напарнику, пусть ожидает без шума.
— Я один, — раздраженно сказал Улеб, — протри глаза и дело говори.
— Будь по-твоему, ведь ежели, к примеру, ты так хочешь, я прикинусь слепым, — согласно закивал тот, — хотя глаза мои, как у кошки. Раз так желаешь, притворюсь, будто не заметил за тобою еще одного, пешего. Считай, что не видел я, как позади тебя таился твой телохранитель, да продлится его служба такому справедливому воину бесконечно!
Улеб оглянулся, настороженно потянувшись к оружию, но ничего подозрительного не обнаружил за спиной. По улице Меса по-прежнему безмятежно шатались поредевшие гуляки. С площади Константина доносилось нестройное песнопение нескольких неугомонных глоток, сменивших недавний хор веселившейся толпы. Небо заметно посветлело, и уже можно было различить на его фоне очертания куполов и неровные линии строений. «Уж не дурачит ли он меня? — подумалось Улебу. — Не ловушка ли это?»
— Эй, малый, — грозно сказал он, — со мной шутки плохи.
— Прости! Я пошутил, конечно, пошутил. Мне просто показалось. Никого я не видел, — залепетал слуга. Кланяясь и подобострастными жестами обеих рук приглашая за собой, он попятился к пристройке. Там зажег свечу, плотно притворил дверцу.
В прилепившейся к стене дома, выходящей во дворик, тесной пристройке, на низкой крыше которой когда-то Улеб отбивался от тех, кто по приказу жестокого дината хотел лишить его языка, в этой самой пристройке сейчас он слушал угодливый рассказ Акакия.
Вот главное, что узнал Улеб.
Когда в отсутствие дината евнух Сарам неосмотрительно продал какому-то богачу из Македонии некую красавицу полонянку, Калокир хотел подвесить его за это на воротах, чтобы прохожие могли плевать в его сторону, ибо на воротах дома вывешивают воров. Взбешенный динат объявил, что Сарам украл у него долгожданное счастье.
Но евнух избежал наказания, поклявшись Калокиру отыскать и вернуть деву. И он сдержал слово. Отправился в Македонию, выкупил красавицу, а заодно и некоторых молодых гребцов, поскольку Калокиру снова потребовались испытанные люди на весла, он готовился в очередное плаванье. Среди выкупленных был и пригожий булгарин Велко из Расы. Сломленный путешествием слабосильный Сарам вскоре умер.
В Македонии Велко и юная полонянка полюбили друг друга крепко и чисто, как могут полюбить люди общей судьбы. Тайные светлые чувства юноши и девушки согревали обоих в нелегкой их жизни на чужбине надеждой на лучшую долю.
Динат предложил красавице стать хозяйкой, женою его. Но она не соглашалась. Уж динат ей подарки подносил, так и этак увещевал, да все зря. Плакала она, убивалась. Так и не скорилась дева. Тогда динат вскричал: «Заклевали б вороны! В темницу ее! В Фессалию! В башню! Пока не образумится! Сама запросится под венец. Я дождусь! Хоть год, хоть два! Десять лет буду ждать, а не выпущу!»
И ее увезли и заперли, как повелел. Сам же он остался до поры в столице завершать дела в гавани.
Велко все это время был на берегу, работал при кораблях, ничего не знал. А узнал, отчаянно поспешил на выручку. Но его сразу поймали, и за город-то не успел выбраться. Хорошо хоть живым оставили. Снова пригнали на корабль. Там и поныне.
Выслушав рассказ Акакия до конца, Улеб задумался. Он стоял, прислонясь к стене, смотрел на подрагивающий язычок пламени догоравшей свечи.
Послышалось тихое тревожное ржание коня. Юноша быстро выглянул наружу, сказал вполголоса:
— Тихо, Жарушко, я скоро. Потерпи.
Он не заметил, как чья-то тень отпрянула от ограды и скрылась за углом.
— Дай еще солид, — шептал ему в затылок слуга, — не видал я подобной щедрости. Никогда не видал, чтобы кто-нибудь так легко расставался с золотом. Да поможет тебе господь в грядущих подвигах! Ведь ежели, к примеру, человек не жадный — он человек, не кто-нибудь. Ведь ежели…
— А дева та, кто она? — спросил Улеб, резко прервав Акакия.
— Бог ее знает. Лицом бела, похожа на северянок, тут их множество перебывало. И где только их Калокир не добывал! Он ведь с мечом в ладу, рыскал на верхних границах. А эту вроде бы снизу привез, с моря. Красавица. Хозяин зовет ее Марией, но это, должно быть, не ее имя.