Улеб Твердая Рука
Шрифт:
Они кружили, вцепившись друг в друга взглядами, кружили до тех пор, пока Барсу не стало ясно, что росича не испугать наскоком, что тот не дрогнул, а умно выжидает, когда прекратится эта бесплодная пляска.
Настал черед азиату оценить соперника по достоинству. Сорокалетний мужчина перестал рычать зверем, прыгать козлом и молотить кулаками воздух впустую. Выровнял дыхание. Юноша оказался удивительно увертливым, и великан пошел на него массивной грудью без лишних выкрутасов, полагаясь теперь только на зрелую силу своих мускулов.
Когда они сошлись, Улеб не увидел тавра на плечах Барса. Правду сказал Анит: боец Фоки был свободным. Это озадачивало, ибо трудно понять, зачем свободный человек не посвятил свою врожденную мощь настоящему ратному делу, а топчет песок ипподрома ради прихоти и тщеславия других.
Словно угадав мысли Твердой Руки, Барс прохрипел:
— Позабавь меня, раб. Сдохни!
Пудовый кулак просвистел у самого виска, Улеб еле успел уклониться. Промахнувшись, Барс быстро наступил ногой на ногу согнувшегося юноши, не позволив тому отпрянуть, и вновь размахнулся.
Этот прием не новинка. Будто на упражнении в палестре, Улеб мигом припал на свободную ногу, вытянув придавленную, и вскинутой ладонью левой руки погасил вражеский удар, одновременно посылая свой кулак справа в короткую шею Барса.
Но и встречный этот его удар оказался не лучше. Тугая повязка на кулаке лишь чиркнула по надежно прикрывшей горло ключице ромея. Это не в палестре, напарник был не тот. Там были семечки, здесь твердый орех, мужчина, живая крепость.
И все-таки Барс отшатнулся, Улеб выдернул ногу, точно из капкана. Присел и взвился. Цель ускользнула. Снова присел, опять метнулся и вновь мимо. Барс умело защищался и уже не похвалялся, не грозился, не сквернословил, плотно захлопнув рот — не до того.
Вскоре симпатии зрителей разделились. Ловкие, четкие, полные грации движения юноши вызывали невольное восхищение многих.
— Бей, Маленький Барс! Проломи ему череп! — в экстазе вопили сторонники Никифора Фоки.
— Не поддавайся, Твердая Рука! Вперед! Смелее! Во славу Божественного! — кричали те, кто искренне принял сторону новичка, и те лицемеры, что находились неподалеку от кафизмы и надеялись привлечь внимание василевса своим рвением.
Будь Никифор Фока простолюдином, он, наверно, кричал бы погромче низших. Однако великому военачальнику, жемчужине византийской знати, первому из прославленного рода, тайно, но решительно прокладывающему путь к трону, подобает хранить сдержанность, пусть, даже если снедает страстное желание посрамить своим ставленником бойца столичной палестры, подвластной сластолюбивому Роману, на глазах у всех, ибо чувства народа склонны к сильнейшему.
Между тем Барс вынужден был теперь отступать под ударами Твердой Руки. Удары эти все чаще и чаще достигали цели, становясь все ощутимее и ощутимее.
Пятился Барс, прилагая все усилия и призывая все накопленное годами умение, старался изо всех сил не выйти за пределы круга под натиском вездесущего кулака молодого бойца. Трижды переступивший черту побежден. А юноша был неистов, отважен, умен в бою. Да, не пустые были слухи об удивительном мальчишке Непобедимого.
— Довольно! — сложив ладони рупором, увещевал Анит ученика. — Ложись! Плати мне послушанием за доброту, как обещал! Хватит тебе для начала!
Но росич по-прежнему, впившись взглядом в растерянные глаза противника, теснил и теснил того, как пчела зверя. Не привык Барс к затяжным поединкам, задыхался, нелегко ему столько времени перебрасывать из стороны в сторону груду собственных мускулов. Услышал вдруг Улеб прерывистый шепот:
— Не выдержу больше… поддайся… одарю щедро…
— Неужто наконец заметил меня на песке?
— Ах ты проклятый червь! Изувечу!!
Лицо врага покраснело подобно железу в огне. И привиделась Улебу наковальня и раскаленная кузнь на ней. Не оплывший жиром злобный лик напротив — горячая крица из печи. Крицу бить-молотить — кузнецу дело спорое.
Рухнул Барс, как подрубленный, на колени. Жуткая гримаса боли и ужаса передернула его лицо, помутнели, остекленели глаза. Распластался и затих. Последний удар Твердой Руки стал роковым.
Ревел ипподром:
— Смерть варвару, погубившему праведника!
— Лавры!
— Кому лавры, убийце?
— Слава Твердой Руке!
— Кол заведомому убийце!
— Слава Божественному! Хвала Аниту! Честь молодому бойцу-триумфатору!
— Сжечь язычника! Дьявол двигал его руками! Сжечь в чреве Тавра!
— В театр на растерзание хищникам!
— Лавры ему!
— Сме-е-ерть!
Замелькали короткие зеленые плащи курсоресов, что, сомкнув ряды, сдерживали напиравшие толпы разъяренных и ликующих людей остриями жезлов и обнаженных мечей. Потрясенного Улеба пронесли на руках к мраморным ступеням кафизмы. Цветы и камни сыпались на него.
— Смерть или лавры? — громоподобно вопрошал ипподром, обратясь к василевсу.
Божественный молвил устами глашатая:
Лавры!
Раздался трубный сигнал, извещавший об окончании состязаний. На арену вышли музыканты для заключительного шествия. Сопровождавшие их служители зажгли множество факелов, огненные языки замерцали блекло, невыразительно, ибо еще не наступили сумерки, хотя солнце и скрылось из виду. Возле выходов в город образовалась толчея: самые нетерпеливые из зрителей поспешили домой, живо обсуждая виденное.
Нет! — тщетно восклицал Улеб. — Нет, еще не конец! Хочу в круг с Непобедимым! Волю хочу добыть!
Глава XIII
Наставник палестры был приглашен в Палатий и вернулся оттуда с таким видом, будто спустился с небес.
Щедрость василевса распалила щедрость и в нем. Он решил одарить Твердую Руку горстью крупных монет. Тугой, как кулак, мешочек с золотом для раба — явление настолько редкое, что молве и не припомнить подобного.
И не менее редко можно видеть кубки с хмельным виноградным напитком в руках подневольных. Но сегодня Анит во всеуслышание распорядился выдать в его отсутствие вино и пищу бойцам, какую пожелают.
Так рассуждая, довольный собою и всем на свете, пересек Непобедимый опустевший ипподром, милостиво отвечая на приветствия полусонных сторожей, которые всегда безошибочно узнавали знаменитого атлета даже издали по особой, уверенной походке и его манере похлопывать по бляхам набрюшника при ходьбе.
Приблизившись к нише, ведущей в помещения палестры, он замер и прислушался. Голоса, сочившиеся снизу, отнюдь не напоминали веселый шум пирушки. От удивления и досады Анит не сразу заметил еще более странное отсутствие стражи наверху и на нижней площадке лестницы. Толкнул ногой дверь, согнувшись, чтобы не задеть головой дверную лутку, шагнул в зал и застыл у порога, поводя взглядом.