Улей (трилогия)
Шрифт:
В центре управления и в самом деле не нашлось ничего интересного – ничего такого, над чем бы красовались череп и кости или надпись «самоликвидация!». Кани терпеливо ждала, пока Первый Брат сообщит ученым умам «Улья» о сложившейся обстановке и объяснит, чего он ждет и в какие сроки.
Затем – коридоры, лифты. Охрана, охрана, охрана. Десятки вооруженных, опытных, вышколенных воинов. И вновь спасала всего лишь наглость – среди солдат постоянно встречались люди, достаточно сильные, чтобы разогнать окутавшую Первого Брата неясную белую дымку, или присмотреться все же к тревожному сигналу биорадаров – но они не разгоняли и не присматривались – они видели Вика тысячи раз, тысячи раз отдавали ему честь и тысячи раз открывали перед ним охраняемые двери.
И вот наконец – лифт с Кани и Виком останавливается на полу обзорной галереи шарообразного зала с центральным гиперприводом, украшенным гигантским, неправильной формы кристаллом…
Вот уже целых восемь дней Кани стремилась сюда с одной целью: показать пиратам, что значит оскорбление, нанесенное дочери Тургаона. А сейчас альтинкой овладела робость. Она недоверчиво повертела в руках излучатель, захваченный из домика Грунка. Какой же маленькой, слабой, ничтожной показалась она сама себе со своим игрушечным пистолетиком на фоне стального, дышащего жаром гиганта! Она – обыкновенная девятнадцатилетняя девушка, решившая в одночасье уничтожить целую цивилизацию!
– Что я здесь делаю?! – вдруг сам на себя прорычал Вик.
– Иди! – грустно сказала Кани. – Ты все равно мне больше не нужен.
Что-то изменилось и сейчас, и в этом месте, и в этих людях. Кани не заставляла Вика развернуться и стать на площадку лифта – ей почему-то вдруг стало грустно и одиноко – она почти позабыла, что рядом вообще есть еще один человек – контролируемый ею враг. Она не отдавала мысленных команд, просто подумала, что Вик здесь более не понадобится. А Первый Брат послушно стал на площадку и исчез в бесконечном, темном туннеле уводящего наверх колодца…
Исчез вместе с лифтом.
Она осталась без еды, без питья и без возможности выбраться наружу – разве, что явится случайный визитер с не особенно развитой силой воли…
Но сейчас Кани волновало не это. Она стояла на краю обзорной галереи, смотрела в мутную глубину гигантского кристалла «Бога» и почему-то точно знала, что выбираться отсюда ей уже не придется.
Ей стало грустно, до того грустно, что из глаз потекли слезы, причины которым не находилось. Но одновременно – в душе воцарялись умиротворение и спокойствие – спокойствие, как никогда в жизни.
Глава 32
Поединки служили неотъемлемой частью Праздника Дележа, его кульминационной частью.
Обычно, в первые дни после объявления призов, бои не привлекали такого внимания, как бои, проводящиеся в середине праздника или в его апогее. Именно в конце устраивались битвы на звания чемпионов Уровней, чемпионов бригад или чемпиона «Улья» в целом. Именно тогда ценой победы становился не банальный приз, а слава победителя и лавры чемпиона.
Иногда бывали и исключения. Когда за какой-нибудь предмет или за какую-нибудь красавицу сталкивались настолько известные воины, что их никчемный по существу бой становился той самой изюминкой, которую запоминали на годы.
Но таких боев, как сегодня, не помнили даже старожилы. Первые бои первого дня турниров и – самые сильные воины. Бои за обладание не славой, а призом. Бои, в которых обязательно будут жертвы.
Стоит ли говорить, что Третий Уровень в день открытия турниров собрал всех, кого только смог вместить – всех, кто правдами и неправдами прокрался мимо лифтового караула Третьего Уровня. Передвигаться по дорожкам стало труднее, чем по тренажерным лесам. Подступы к амфитеатру заполнили поля из человеческих голов. Крыши близлежащих зданий превратились в смотровые площадки, на которых яблоку негде было упасть. А места в амфитеатре завоевывались с боями, как самые настоящие призы…
Двести тысяч человек с семи Уровней корабля собрались в одном месте, чтобы собственными глазами проследить за новой победой Дора, за быстрой смертью чужака по имени Болер и за подвигом молодого Грига, решившего собственной кровью оправдать право навеки остаться Первым.
– Ну что скажешь, сын? – спросил Отец. Отец, Григ и трое Демонов летели над головами приветствующей их толпы на большой лифтовой площадке.
– Не знаю. Мне все равно.
Еще с самого утра Григом овладела апатия: все в его жизни перепуталось, поблекло и потеряло смысл. Обещание, данное Линти… Дорога на отцовский трон… Замороженное тело матери… Наконец вчера – история Братства, в которой героическое будущее «Улья» ужалось до самой заурядной карательной операции планетарного масштаба…
Чего Григу сейчас хотелось? Да ничего! Удовольствие доставляли лишь мысли о Линти, о ее счастливых глазах и дрожащей нежностью улыбке – мысли о том, чего ему уже никогда не увидеть. Мысли же о троне и власти вызывали легкие приступы тошноты – Григ не мог себе вообразить, куда поведет Братство, у которого впереди – всего лишь одна война со всего лишь одним народом… Хотел ли он победить Каса и оставить «Улей» без самого лучшего своего полководца? Едва ли! Ему всего лишь не хотелось отдавать Касу Линти. Надеялся ли он, что сможет каким-то чудом победить главнокомандующего? У него даже не возникало подобной мысли. Самый лучший результат поединка – сохраненная Касом жизнь. Его жизнь. Никчемная и неинтересная.
При всем при этом Григ не хотел умирать без боя, но и жизнь не казалась ему сегодня чем-то таким, за что стоило бы бороться. Во всяком случае, смерть бы все упростила…
– Зато мне не все равно!!!
Григ посмотрел в глаза Отцу, и перед ним как сейчас встали саркофаги из Зала Мертвых. Владыка столько лет ждал одаренного последователя… Видел в этом смысл всей своей жизни… Ему не нужна была слава Грига, ему нужен был живой Григ!
– Я постараюсь, Отец. Я сделаю все возможное.
Отец кивнул, что означало: «спасибо, что хотя бы пообещал».
…Григ невольно задумался, что время сегодня несет в себе не тот ритм, как в обычные, нормальные дни. Время не торопилось. Лифты долго поднимались, долго летели, долго опускались вниз. Все разговоры велись неторопливо, казались насыщенными, глубокими, наполненными тяжестью смысла каждого отдельного слова. Каждый звук чужого голоса долго звенел в ушах, словно старался передать все свои грани, цвета и оттенки. Во времени словно назревало что-то важное, что-то значимое, что-то глобальное…