Улей
Шрифт:
Мой позор при поступлении был недолгим, хотя и глобально-тотальным! Красная, словно рак, я убежала с экзаменов, поминая училку немецкого словом «шайсе», которое знала отнюдь не благодаря ей.
Ближе к осени, взяв меня в буквальном смысле слова за руку, маман отвезла меня вновь в треклятый Б. На сей раз в техникум железнодорожного транспорта.
Если бы я тогда знала, через какие муки ада мне предстоит пройти в своей жизни, я бы застрелилась прямо там же, на широком крыльце сего славного заведения. Но ничего этого в свои семнадцать я не ведала.
Меж тем, всё самое «лучшее» было у
Глава 6
Когда твоя мать – твой начальник
Муки, связанные с работкой, начались уже первого августа девяносто первого года. Ознаменовались они моим выходом на работу в аптеку. Отныне моим начальником была моя маман. А сама я была «посвящена» в… технички.
Когда ты являешься единственным ребёнком у матери-разведёнки, которая «жила только ради тебя», шансы вырваться из дома после окончания школы упорно стремятся к нулю. Любовь мамы удушающе велика, а её выражение крайне … экзотично.
– Я замуж из-за тебя не вышла! Я не хотела, чтобы в нашем доме был чужой дядька! Он мог обидеть тебя! А ты…Ты!!! Ты собираешься меня бросить?! Ты хочешь уехать в город?! Нет! Я никогда, слышишь, никогда не допущу этого! Ты моя единственная дочь, я жила ради тебя! Я никогда не позволю тебе этого сделать!
К маманиному счастью, поступление в педагогический (на очное отделение) накрылось медным тазушком, впереди маячили три года учёбы в техникуме железнодорожного транспорта (заочно), обещавшие увенчаться дипломом, в котором чёрным по белому должно было значиться: «Бухгалтер».
О, боги! Ну, какой из меня бухгалтер?! Ведь неоднократно складывая «три» и «два», у меня всякий раз выходило либо «четыре», либо «шесть»! К тому же я на дух не выносила монотонную работу, требующую максимальной концентрации на цифрах. Одним словом, перспективка у меня вырисовывалась ещё та…
Отныне в перерывах между нечастыми сессиями я должна была усердно драить аптечный пол, словно матрос-новобранец палубу. А моя мать, подобно озверелому псу, постоянно шла за мной следом с носовым платком в руках, проверяя, не осталась ли где-то пыль, коей нет места в Храме стерильности! Впрочем, тяжесть моего бытия заключалась отнюдь не в постоянных проверках и придирках со стороны начальника, не в физических нагрузках. Нет! К ним я была приучена с детства, благодаря деревенской жизни. Моя печаль состояла в ином.
Судите сами: с одной стороны – мать, в буквальном смысле слова сдирающая с меня три шкуры, чтобы не дай бог никто в коллективе не подумал, что я завалена поблажками и преференциями, с другой – сам коллектив (небольшой, всего-то человек двенадцать, в основном годящихся мне по возрасту в мамашек), принявший меня по-особому…
Пара-тройка «милых» тётей, имевших детей приблизительно моего возраста, возненавидели меня буквально с первой минуты. Возненавидели уже за одно то, что я «дочь начальника». Всякий раз при случае и без мне указывали на моё место «у параши»:
– Чего надо? Пошла отсюда! Видишь, взрослые разговаривают?!
– Ну, чего припёрлась? Тебя звали? Уши греть пришла? И поговорить теперь нельзя, всё начальнику доложит!
Моё «особое» положение длилось довольно долго. Словно стальной клинок я была зажата между молотом и наковальней.
Впоследствии подобная «рокировочка» будет с завидной регулярностью повторяться в моей жизни (но об этом позже). Из создавшегося моветона мною был сделан однозначный вывод: «Путь у каждого свой… У кого-то это «путь Абая», ведущий к пьедесталу и бессмертию, а у кого-то – всего лишь … путь Бабая, петляющий меж коряг да собачьего помёта. И бог весть куда он меня заведёт…»
Глава 7
И в чёрной карме бывают прорехи
Отработав полгода техничкой, я была повышена до санитарки. Аптека, которой заведовала моя маман, занималась выпуском экстемпоральных препаратов, т.е. лекарственных форм, которые изготавливались непосредственно в самой аптеке по рецепту врача. Сие обстоятельство прямым образом влияло на количество привозимой грязной посуды, которую нужно было не только тщательно помыть в бог весть скольких водах, но и продезинфицировать в жарочном шкафу.
С раннего утра и до самого вечера в моечной вместе со мной трудились ещё двое: Лидия Семёновна и Надежда Петровна. Первая по возрасту годилась мне в бабушки и была во всех отношениях милым и приятным человеком, жалевшим меня, семнадцатилетнюю девчонку, как родную кровиночку. Вторая, кроме того, что ей пальца в рот засовывать не рекомендовалось, была полностью лысой и носила причудливые парики.
Однажды (мне было тогда лет восемь, а быть может и того меньше) я пришла к маме в аптеку. Впервые увидев Надежду Петровну, я, как воспитанная девочка, поздоровалась и, заинтересованная её престранной куделькой, с детской непосредственностью спросила: «Ой, тётенька, а что это у вас такое на голове? Парик, что ли»? На что та, с не меньшей непосредственностью ответила: «Нет, девочка, это пи*да».
С тех самых времён Надежда Петровна возненавидела меня столь яростно, что как только я была переведена в санитарки, она предпочла уволиться, чтобы только не дышать со мной одним воздухом.
Кстати, по аптеке, как и по самой деревне, долгое время гуляли упрямые слухи, относительно морального облика вышеобозначенной персоны. Молва утверждала, что Надёнка гуляла с женатым мужичишкой, имевшим лютую жену. Узнав про любовницу мужа, та, недолго думая, тут же побежала к одной из местных бабок. Старуха за вполне умеренную плату «справила такую порчу», от которой с Надежды Петровны облетели, словно осенние листочки, все до единой волосинки, включая брови и ресницы. Сколько страдалица не лечилась, у каких врачей и колдуний не была – ничего не помогало.
Примерно ещё через полгода я стала фасовщицей, обретя собственный кабинет, где меня уже никто не трогал и не шпынял. В те далёкие времена в аптеку в деревянных решётках, обложенных стружками, привозились двадцатилитровые стеклянные баллоны с разнообразными жидкостями, например, с настойками или спиртами, которые мне предстояло разливать по двадцати, пятидесяти или стомиллилитровым флаконам. Расквитавшись с очередным баллоном, я тут же принималась за этикетки. Аккуратненько от руки я выводила: «Настойка стручкового перца». Вслед за этим специально сваренным клеем, похожим на сопли, я присобачивала этикетки к бутылочкам.