Улей
Шрифт:
— Все у тебя… через задницу. Даже адъютант, — выдохнул он и прошел мимо.
Ян обернулся ему вслед, сжав кулаки и скрипнув зубами. В единственном глазу вспыхнул недобрый огонек. Не переносили эти двое друг друга. Совсем как мы когда-то с Тезоном. Я улыбнулся и тут же отвернулся к стене. Увидит офицер — не о том подумает.
— Пошли, — коротко бросил он.
Все так же шатаясь и обнимаясь, мы добрались до душа. Преторианская купальня отличалась от помывочной неофитов только открытыми перегородками и индивидуальными душевыми лейками. Почти роскошь. Офицерские привилегии, чтоб их.
— Нужно… зашить.
Я вздрогнул и поднял глаза. Ян стоял передо мной, разрисованный шрамами от макушки до голых пяток. Узловатые, бугрящиеся рубцы, зашитые через край и впопыхах. Сколько боли довелось ему вытерпеть, страшно представить. В какой-то момент стало стыдно за свое нытье.
— Выходи, — сказал преторианец и выключил воду.
Форма улетела в корзину, а из душевой я выбрался в совершенно неуставном виде. С голым торсом, в исподнем и сапогах. В мыслях не было надеть, как Ян, преторианскую форму, хоть на полке в стеллаже и лежал чистый комплект. Цзы’дарийцу не нужно объяснять, что такое знаки различия, и какой ценой они достаются. Нельзя примерять чужую шкуру, не побывав в ней.
Я вышел вслед за васпой и с трудом понял, куда мы попали. Тот же лабиринт-соты, только все ячейки закрытые. Тихо и пусто. Ни шаркающих ногами дежурных, ни стонов раненных неофитов. Офицерский сон ничего не тревожило. Не знаю, надеялся ли я всерьез на отдельную комнату, но когда Ян втолкнул меня в ячейку и закрыл за собой дверь, я почти не удивился.
Личные телохранители Королевы жили не намного лучше, чем только что призванные на службу неофиты. Ровный кубик из стен, пола и потолка на длину кровати. Сама койка настолько узкая, что будь Ян шире в плечах, свисал бы с нее. Небольшая тумба в углу. Все.
— Заляпаешь кровью кровать… накажу, — тихо сказал преторианец. — Спишь на полу. Одеяло возьми. Не сейчас.
Из тумбы васпа достал мешочек с высушенной травой, пахнущей, как целебная мазь. Скрутил папиросу, прикурил и с выражением несвойственного ему умиротворения на лице медленно выдохнул облачко дыма. Потом затянулся еще раз, подумал и протянул папиросу мне.
Я жест оценил, но как объяснить, что не курю, потому что табак васп — не Шуи? Удовольствия ноль. А бесцельно гонять дым по легким нам с Тезоном еще Публий не рекомендовал.
— Тогда ложись, — сказал Ян и зажал папиросу в зубах.
В той же тумбочке обнаружился медицинский чемоданчик, а в нем игла и нитки. Не хирургическая изогнутая игла, а обычная, швейная. И нитки обычные. Операция, ага. Анестезия? О чем я? Шил преторианец быстро, зря не мучал. Но все равно когда я сполз на одеяло, засчитал себе еще один выдержанный раунд пытки. Васпа улегся, не раздеваясь. Долго курил и молчал. Я уже почти уснул, когда услышал:
— Уйду из Улья. С экзамена. Ты поможешь.
— Чем, господин офицер? — сонно пробормотал я.
— Вертолет поведешь, — ответил Ян, а я провалился в сон.
Утром в преторианской келье выдалось тихим. Ян безмятежно спал, так и не сняв форму, а кровавый китель пестрел хлопьями пепла от папиросы. Я смотрел на кривые росчерки шрамов на лице васпы и думал. Дикая, выворачивающая на изнанку, мысль с самого пробуждения не давала покоя. Генетический мутант, воплощенная сила и ярость без страха и милосердия, идеальная машина для убийства, одноглазый преторианец Ян был для меня лучшим наставником, чем родной отец. За два дня я видел от васпы больше внимания и заботы, чем от генерала Наилия Орхитуса Лара за всю жизнь. Сидел на полу, смотрел на Яна и не знал, плакать или смеяться.
Я осознавал, что симпатия к палачу иррациональна, и, тем не менее, нашел логическое объяснение. Допрос есть допрос, там нет места эмоциям. Попади Ян в руки цзы’дарийцев, с ним бы делали тоже самое. Конечно, с поправкой на современные технологии и химию специального назначения. Но все, что было дальше в рамки отношений «палач — жертва» не вписывалось. Преторианец мог не кормить меня и не обезболивать раны, а пинками и уколами жала из трости погнать к Королеве. «Сделал дело и больше не нужен». Сейчас я бы уже истек кровью на полу тронного зала. А утром мой труп положили бы в лоток и отправили по ленте транспортера на корм Ее Величеству. «Неофит? Какой неофит? Ах, тот. Слабый оказался. Сдох». И ни замечаний, ни взысканий от Совета. Ничего. Полное, абсолютное безразличие.
Я вздрогнул, вспомнив холодный взгляд отца с портрета на стене Училища. Бесконечные насмешки и подлянки от кадетов. Злобу инструкторов, стремящихся доказать всему миру, что генетическая карта и папа-генерал ничего не значат. С меня спрашивали по всей строгости и в трехкратном объеме, за малейшую провинность сажая в клетку. Никто и никогда не заботился обо мне. И тот факт, что я спал на преторианском одеяле, зашитый преторианскими нитками и вдыхал запах преторианских папирос для меня, как тарелка еды для голодного цзы’дарийца. Так ли уж важно, какое блюдо и из какой посуды?
Тишина затягивала, перекручивая и без того непростые мысли тугими узлами. Ян дышал ровно и спокойно. Он вдруг показался мне очень молодым. Не удивлюсь, если на цикл старше меня. Двадцать четыре, может быть двадцать пять, а уже преторианец. Высший командный состав. Даже отец стал генералом только к тридцать третьему циклу, и это абсолютный рекорд. А что Ян вчера говорил про вертолеты? Не помню. Приснилось, наверное.
В претории тревожно загудела сирена, и я вскочил на ноги.
— Подъем, — спокойно сказал Ян. — Из комнаты ни шагу. Или… привязать?
Я отрицательно мотнул головой. Преторианец вставал с кровати, будто собирал разбитое тело из осколков. Медленно и долго вырастал в вертикальное положение. Или еще не отошел от вчерашнего или это его обычное состояние.
— Не сиди без дела. Адъютант. Почти. Сапоги почисть и портянки заштопай. В тумбе все. Умеешь?
— Так точно, господин офицер, — звонко ответил я.
Кадеты из Училища пришли бы в восторг. Генеральский сын в звании лейтенанта чистит обувь и штопает портянки. Мечта. Да плевать. В Улье я обычный неофит и не имею права возмущаться заданиями, ссылаться на свое звание.