Улица Ангела
Шрифт:
Позднее, когда служащие собирались домой, ей снова напомнили о мистере Голспи простодушные вопросы маленькой Селлерс, которая по-прежнему относилась к ней с глубоким почтением и потому была у нее в милости.
— Он смешной, правда? — сказала мисс Селлерс о мистере Голспи.
— Да, чудаковат.
— Мне бы хотелось знать, мисс Мэтфилд, — продолжала мисс Селлерс серьезно и почтительно. — Нравится он вам по-настоящему?
Мисс Мэтфилд подняла густые черные брови и испустила долгое «гм». Проделав эту небольшую пантомиму, она спросила:
— А вам?
— Видите ли… — ответила мисс Селлерс, морща носик в мучительном умственном напряжении, — и нравится и нет. Вы понимаете, что я хочу сказать?
Мисс Мэтфилд отлично поняла, но не сказала этого мисс Селлерс. Она только поощрила ее взглядом.
— Иной
— Какой?
Голос мисс Селлерс упал до шепота.
— Жестокий, — повторила она, делая большие глаза. — И тон у него тоже бывает иногда препротивный. Тогда я думаю: «Ну нет, не нравишься ты мне и не хотела бы я ни за что на свете оказаться у тебя на дороге». А иногда он невероятно любезен. Но и тогда он мне нравится гораздо меньше, чем мистер Дэрсингем. А вам мистер Дэрсингем нравится, мисс Мэтфилд? Вот он — настоящий джентльмен, правда? Он мне нравится больше всех в конторе.
А мне — нет! — Это было сказано хриплым шепотом, и сказал это Стэнли, который минуту назад скопировал последнее письмо и незаметно подкрался к ним.
— А тебя кто спрашивает? — обрезала его мисс Селлерс. — Ступай прочь.
— Мне всех больше нравится мистер Голспи, — сказал Стэнли, и восторженные ноты прозвучали в его хриплом шепоте. — А знаете почему? Он настоящий мужчина. Держу пари, что у него было много приключений.
— Да уж ты вечно со своими приключениями, — презрительно фыркнула мисс Селлерс. — Что ты можешь знать о нем?
— Слыхал кое-что, — сказал Стэнли медленно и выразительно.
— Что слыхал?
— А вот и не скажу.
— Не скажешь потому, что тебе нечего сказать. Шел бы ты лучше делать свое дело, мальчуган.
— Я такой же взрослый, как и вы.
— Нахал! Не мешало бы тебе, когда будешь заниматься слежкой за людьми, заодно поучиться у них хорошим манерам, — съязвила мисс Селлерс, выбрав со свойственной женщинам в таких случаях быстротой и точностью слабое место в броне противника.
— Хм! От вас им не научишься.
— Тише. Будет вам! — прикрикнула на обоих мисс Мэтфилд и начала убирать свой стол. О мистере Голспи ничего больше сказано не было, но по дороге домой мисс Мэтфилд невольно думала о нем. У нее всегда была с собой какая-нибудь книга, которую она читала в автобусе № 13 во время путешествия в контору и обратно, но тряска, и теснота, и мелькающий свет мешали читать, в особенности на обратном пути в Вест-Хэмпстед. И мисс Мэтфилд уделяла собственным мыслям больше времени, чем мыслям автора. В этот вечер ее до такой степени занимал мистер Голспи, что он вытеснил из ее головы всех и всё. Ей никак не удавалось определить, что он за человек, у нее не оказывалось для него готового ярлыка и полочки, и это ей было досадно: ибо она любила отдавать себе ясный отчет в своих чувствах к другим, иметь о них вполне определенное мнение и «отделываться» от человека готовой фразой. Мистер Голспи разговаривал с ней каждый день, хотя бы всего две-три минуты, давал ей работу: естественно, что ей хотелось поскорее уяснить себе свое к нему отношение. Мужчина, толстокожий и ко всему лениво-равнодушный, способен годами работать с разными людьми, не зная и ничего не желая знать о них, но мисс Мэтфилд не признавала шаблонного разделения всех на «начальство» и «сослуживцев». В разговорах, которые вели между собой девушки в клубе, все мужчины, диктовавшие им письма в конторах, фигурировали в качестве сильных и ярких личностей, либо комических, либо чудовищных злодеев, либо достойных поклонения героев. Женская склонность к романтике, замерзавшая в дневные часы, которые они проводили за пишущими машинками, оттаивала и находила себе выход в этом сгущении красок. В то время как они сидели с блокнотами или за машинками на жестких конторских стульях, за маской скромно опущенных глаз и постных лиц бурлили и пели все те романтические и комические легенды, которые потом, вечером, рассказывались в столовой, в гостиной, в тесных спаленках общежития при женском клубе. Таким образом, нужно было что-нибудь придумать и относительно мистера Голспи, который, как отлично понимала
Она отлично знала, чт о ей думать обо всех в конторе. К мистеру Дэрсингему она не питала ни симпатии, ни антипатии, она просто терпела его, относилась к нему со спокойным презрением. Он был «слюнтяй», слабый человек, знакомый тип, в нем не замечалось никаких «странностей». Смит в ее глазах был трогательный старик, ведущий серенькое существование где-то на убогой окраине. Он находил наслаждение в том, что она считала черным подневольным трудом, и это иногда раздражало мисс Мэтфилд, иногда же пробуждало в ней что-то вроде жалости к Смиту. В те минуты, когда она не презирала мистера Смита, она чувствовала к нему расположение. Тарджис вызывал в ней неумолимое презрение, а иногда и негодование. Ее возмущали обтрепанность и неряшливость его костюма, прыщавое лицо и всегда открытый рот, весь его беспомощный и жалкий вид — возмущали потому, что все это было у нее постоянно перед глазами и уязвляло ее гордость, оскорбительно напоминая об убожестве ее собственного существования и того, что ее окружало. Иногда, например, после проведенных за городом свободных дней, когда мысль о неизбежном возвращении на улицу Ангела вызывала у нее, по ее собственному выражению, чуть не тошноту, — она прежде всего вспоминала Тарджиса. Бывали и моменты жалости к нему, но очень редко. К Стэнли и к этой забавной простушке Селлерс она относилась терпимо и даже благосклонно, когда они вели себя прилично. Для нее они были чем-то вроде пары забавных щенков-спаниелей, существами низшими и обиженными судьбой. Словом, все эти люди были ею надежно расставлены по местам. Все, только не мистер Голспи, загадочный, веселый, властный и грубый, всегда, во всех случаях бравший над нею верх (как это у него выходило, для мисс Мэтфилд до сих пор оставалось непостижимым), возмущавший одну половину ее души (разумную) тем, что приводил другую половину в трепет, глупый девический трепет. Ух, как она ненавидела его первое время! Конечно, она и сейчас еще его не выносит, во всяком случае, ничуть не уважает, потому что он самый обыкновенный старый неотесанный грубиян. У него нелепые усы. От него несет виски и сигарами, кабацким запахом. Он смешной и препротивный.
Пока автобус грохотал подлинному и ровному откосу Финчли-роуд, мисс Мэтфилд успела несколько раз повторить себе, что Голспи смешон и противен ей, находя в этом какое-то утешение. Впрочем, это был вывод не окончательный, он казался ей окончательным всего каких-то несколько минут. Ибо мистер Голспи, даже в ее мыслях, не желал оставаться на отведенном ему месте и носить наклеенный ярлык. Он ускользал, он потешался над нею. Все это было слишком нелепо, и когда мисс Мэтфилд встала, чтобы сойти на остановке, она решила раз навсегда выбросить из головы мистера Голспи. Выйдя из автобуса, она встретила девушку из их клуба, они обменялись улыбкой и вместе пошли дальше, вверх по Финчли-роуд. Мистер Голспи был забыт.
— Вы от самого Сити ездите в этом автобусе, Мэтфилд? — лениво осведомилась спутница мисс Мэтфилд. Это была весьма томная и довольно жеманная особа по фамилии Морисон.
— Да, всю дорогу.
— Какая скучища!
— Да, ужас! А вы где садитесь, Морисон? Ведь вы служите не в Сити?
— Нет, в Бейсуотере. — Мисс Морисон вздохнула. — Я сажусь в этот автобус у Орчерд-стрит, а сначала проезжаю в другом по всей Бейсуотер-роуд или иду пешком. Терпеть не могу ходить пешком, особенно в такие дьявольски темные вечера. Ужасно длинный путь!
— Что же тогда мне говорить? — заметила мисс Мэтфилд сурово. Когда при ней кто-нибудь ворчал и жаловался (а воркотни и жалоб вокруг было всегда хоть отбавляй), она немедленно отстаивала и свое право быть недовольной. — Иногда тратишь на дорогу целые часы.
— Знаю. Я когда-то поступила на службу в Сити, но выдержала только одну неделю. — Мисс Морисон застонала при одном воспоминании об этом. — Ох, меня это чуть не уморило! Ей-богу, Мэтфилд, если бы мне пришлось каждый день ездить в Сити и обратно, я бы погибла, от меня бы ничего не осталось. Не пойму, как вы это выдерживаете. Но вы такая крепкая, энергичная…