Улица Оружейников
Шрифт:
— Ты долго торчал там, негодный, — зло сказал старик, когда Талиб подбежал к нему. — Почему купец отдал тебе веревку, а не вышел сам?
— Не знаю, — ответил Талиб. — Он сказал, чтобы мы скорее уходили отсюда.
— Он знает тебя? — Нищий не думал торопиться.
— Знает, — сказал Талиб.
— О! — воскликнул слепой. — И он не позвал стражу? Значит, он не чист перед аллахом.
— Пойдемте отсюда, — попросил Талиб.
— Погоди, — буркнул нищий. Он что-то обдумывал и потом пробурчал: — Хорошо,
Пока они говорили, из-за поворота улицы показался Ширинбай. Талиб, не дождавшись приказания, отбежал от старика, веревка натянулась, и нищий, зацокав языком, стал погонять ишака.
Ширинбай увидел эту пару и, кажется, тоже узнал Талиба. Во всяком случае, он отвернулся, как только хорошенько рассмотрел его.
Талиб бежал из тюрьмы неделю назад.
Случилось это так. После того, как учителя с сыновьями и дядю Юсупа увели на казнь, Талиба бросили в большую камеру, где содержались самые различные преступники. Были среди них и конокрады, и грабители, и убийцы. Правда, постепенно, в связи с переполнением тюрьмы важными «государственными злодеями», носившими неправильные рубашки с пуговицами, читавшими газеты и учившими детей не так, как требовалось в Бухаре, уголовных преступников становилось все меньше. Часть из них тоже казнили, других выпустили, третьи пошли работать палачами.
Новые заключенные тоже быстро менялись. Особенностью Бухарского судопроизводства было полное отсутствие какой-либо волокиты. Судьи заботились о том, чтобы осудить как можно скорее. Правильно ли они судят или неправильно — это беспокоило их меньше всего.
«Если аллах не мешает нам судить так, значит, мы судим правильно», — утешали они себя.
Новички, едва осмотревшись в камере, обязательно обращали внимание на Талиба. Щуплый мальчонка лет десяти (Талиб теперь скрывал, что ему двенадцать лет) вызывал удивление и интерес.
Талиба расспрашивали, выслушав историю его злоключений, жалели и заботились как могли. Он охотно рассказывал о себе, о дяде, об отце, который, вероятно, уже вернулся в Ташкент, о русском мотоциклисте, о Рахманкуле.
Так получилось, что рассказы Талиба становились все более подробными. Всегда ведь находились люди, которые слушали его историю во второй или даже в третий раз, и для них Талиб добавлял новые подробности.
Однажды он рассказал о своем дедушке уста-Рахиме, которого называли еще и уста-Тилля, об исчезнувшей тетрадке и споре, который возник из-за нее между Усман-баем и кузнецом Саттаром.
Один из новичков слушал рассказ Талиба очень внимательно. К ночи, когда все легли спать, этот человек расстелил свой халат на полу и предложил Талибу лечь рядом с ним. Дождавшись, пока все уснут, он шепнул Талибу:
— Сынок, я знал твоего дедушку. Это был замечательный человек. Он был самый ученый из
Сначала новичок не внушал Талибу особой симпатии. Рассказ о таинственной тетрадке волновал многих. Спрятанные клады и золотые россыпи, равно как и сказки «Тысячи и одной ночи», отвлекали людей от страшной действительности. Талиба расспрашивали с горящими глазами, с трепетом жадности или зависти.
— Вот видишь, — говорили ему. — Такое богатство пропадает. А? Эх, несчастный! Ты миллионером мог бы стать, если бы не уехал из Ташкента. А теперь все захватит Усман-бай.
Новый сосед по камере не говорил ничего, что походило бы на эти слова. Он говорил не о кладе, не о золоте, а только о дедушке Рахиме. О том, какой это был добрый и скромный человек, какой он был вежливый и образованный, какие стихи он знал, какой замечательный он был кузнец.
— Я работал на хлопковом заводе, — рассказывал новичок. — Все звали меня Касым-полукузнец, потому что я хотел стать кузнецом, а на кузницу я смотрел только издали. Мое дело было мешки таскать. Твой дедушка тогда как раз в наших местах чего-то делал. Мы не знали, что он делал. Ходил собирал камушки, землю копал. Все один, все молчком. Вдруг сломался на заводе пресс, которым хлопок сжимают для упаковки. Пресс — такая сложная машина, из страны инглизов ее привезли, из-за моря. Сломалась у пресса большая шестерня. Никто это починить не мог. Твой дедушка зашел посмотреть, говорит: «Я могу».
Управляющий наш не поверил, но сказал: «Возьми шестерню, вот тебе все рабочие, и делай что хочешь. Все равно ее выбрасывать». Я подошел к твоему дедушке и попросил взять в помощники.
Касым-полукузнец стал подробно рассказывать, как они с дедушкой чинили шестерню, которая в рост человека, как построили большой горн и сваривали ее медью.
— С тех пор, — закончил он свой рассказ, — я стал работать на прессе и в кузнице теперь могу работать. Правда, зовут меня все равно, как и прежде, — Касым-полукузнец.
— За что вас арестовали? — спросил Талиб.
— За дружбу с русскими. Не за то, что я дружил, а за то, что наш управляющий дружил с русскими.
К Талибу в камере все относились хорошо, но с приходом Касыма-полукузнеца у Талиба появился настоящий старший товарищ. Когда его вызвали на суд, Талиб плакал. Однако тот вскоре вернулся. Его приговорили к десяти годам тюрьмы за то, что он своевременно не донес на управляющего заводом.
Еще несколько дней Касым-полукузнец и Талиб просидели в Обхане, как вдруг начальство решило всех осужденных перевести в Зиндан, другую тюрьму. Осужденных набралось человек тридцать.