Улица Оружейников
Шрифт:
— Спасибо, — сказал Талиб. — Ты потом мне их перепиши. Ладно?
А про себя он подумал: «Хороший, наверно, был человек этот Пушкин».
Мастер Саттар и Викентий Петрович отдохнули или замерзли, во всяком случае, они встали со скамейки, и все двинулись в обратный путь.
— Пушкин когда жил? — спросил Талиб у Викентия Петровича.
— Эти стихи он написал восемьдесят два года назад.
— Хороший был человек, — вслух сказал Талиб то, о чем думал, стоя у памятника.
Они сразу попали в людской поток, влекущий их к Красной
Талиб оглянулся. Над трубами оркестра колыхалось полотнище с золотыми буквами: «Не трудящийся да не ест». На розовой стене Страстного монастыря было написано: «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». А на здании Московского Совета среди елочных гирлянд, украшенных звездами, висел плакат: « Пролетарию нечего терять, кроме цепей, приобретет же он весь мир!»
Через несколько дней после демонстрации Иван Мухин постучал в дверь квартиры номер тридцать шесть дома номер четыре по Черниговскому переулку.
— Карета подана, — пробасил он, явно довольный собственной оперативностью. — Прошу не тянуть волынку.
У подъезда стоял грузовой автомобиль с молоденьким шофером в меховой шапке и меховых рукавицах. Автомобиль тарахтел, потому что шофер не глушил двигателя, боясь, что не сможет его завести.
Несколько мальчишек с завистью смотрели на людей, вышедших из подъезда и по-хозяйски разместившихся в автомобиле.
Шофер нажал резиновую грушу, торчавшую возле дверцы, пискнул рожок, едва слышимый сквозь треск мотора, и грузовик, пуская клубы синего дыма, свернул на Пятницкую улицу.
Поезд уже стоял у перрона.
— Куда? — остановил Мухина вооруженный наганом вислоусый проводник. — Не видишь, поезд особого назначения.
— У нас тоже особое, — ухмыльнулся Мухин и сунул под нос проводнику какую-то бумажку с печатью.
В вагоне было тепло и уютно.
Талиб с отцом заняли две полки, положив на одну связку книг, на другую скатанное одеяло, и вышли к провожающим.
Трудно пересказать все, о чем в минуты, оставшиеся до отправления поезда, говорили Талиб и Лера, Викентий Петрович Закудовский, кузнец Саттар и уполномоченный Наркомпрода Иван Мухин. Но дело не в словах. Не все ими можно выразить.
Когда звякнул вокзальный колокол и проводник предложил отъезжающим войти в вагон, профессор сказал, что будет всегда рад видеть в Москве Талиба и его отца, что он надеется на лучшее, ибо, как сказал какой-то мудрец, в мире больше хорошего, чем плохого.
Мухин сказал, что на дороге еще много всякого безобразия, но поезд охраняется, документы у них правильные, Удрис все оформил, начальник поезда парень толковый, и все будет как в аптеке.
Лера, вопреки своему обыкновению, в этот раз говорила мало, а когда Талиб встал
Глава, которая вместо эпилога
По совести сказать, до последнего времени я не знал точно и подробно, что сталось с героями моей повести и где они сейчас.
Говорили, что Талиб по возвращении в Ташкент организовал на улице Оружейников первую комсомольскую ячейку, а потом уехал в Ленинград учиться на геолога. Году, кажется, в двадцать седьмом или двадцать восьмом вместе с женой Валерией он приезжал в Ташкент хоронить отца и опять уехал на несколько лет.
Года два назад я зашел к моему приятелю, который живет недалеко от улицы Оружейников, поговорил со старожилами, встретился и с Тахиром, тем самым, что был почтальоном в первые годы Советской власти. Теперь его почтительно зовут Тахир-ата. Он еще крепкий старик, с прямой спиной и с густыми седыми усами.
Мы пошли в чайхану на углу улицы Оружейников и, пока молодой чайханщик готовил нам плов с айвой и барбарисом, сидели на помосте в тени тутового дерева и разговаривали. Кто-то включил «Спидолу», и мы слушали концерт бухарских артистов.
Мимо чайханы проходили люди, вежливо кланялись моему собеседнику и прикладывали руку к сердцу.
— Это директор нашей школы, — время от времени говорил мне Тахир-ата.
— Это летчик, на «кукурузнике» летает.
— Это доктор, хирург называется.
— Это шофер автобуса, седьмой номер автобус.
— Этот маленький — видел? — в атомном институте работает.
Он знал всех на этой улице и о многих мог бы рассказать. Но сейчас мысли старика были заняты другим.
— Вот интересно, — сказал он. — Я всю жизнь из Ташкента никуда не выезжал, семьдесят восемь лет прожил на одной улице, а другим везет. Значит, так на роду написано. Талибджан, например, еще маленький был, но и старую Бухару узнал, и в Москве побывал.
— А где сейчас он? — спросил я.
— Не знаю, — ответил старик. — Последний раз он был здесь, когда бухарский газ довели до Самарканда, он на митинге выступал. Я его в этой самой чайхане по радио слушал. Тогда «Спидолы» не было, здесь такая черная тарелка висела. Тоже хорошо было слышно.
— Неужели о нем так совсем ничего и не известно? — удивился я.
— Почему «совсем»? — возразил Тахир-ата. — Дети у него есть. Два мальчика и девочка. Большие уже. Про внуков не знаю, выдумывать не стану. Говорят еще, он в Африку ездил: не то золото искал, не то нефть. А может, уголь или железо. Постоянно он нигде не живет, работа такая.
Два молодых человека, оживленно разговаривая, шли по противоположной стороне улицы. Они увидели старика и поклонились ему.