Улица вдоль океана
Шрифт:
Разглядывать беспрерывно Оля Омрай не могла. Когда Барыгин дочитывал до конца печатную страничку, Оля отрывала глаза от плакатов и быстро пересказывала ту же страничку по-чукотски, по-прежнему теребя пуговку кофточки. Потом Барыгин читал дальше, а Оля дальше разглядывала густо оклеенные плакатами стены.
Словом, все шло, как положено. Даже лучше, чем положено, так как в зале стояла прочнейшая тишина: никто не шептался, не кашлял, не скрипел скамейками — ни молодые, ни пожилые, ни старики, ни дети. Правда, чем ближе выступление подходило к концу, тем плотнее слипались
Шум возник, когда началось массовое переселение на пол. Старуха, у которой на лице было столько морщин, сколько трещин на земле, хрипло вскрикнула со сна, очумело огляделась, сползла со скамейки вниз и стала умащиваться на полу. Дремавшая рядом Гиуне последовала ее примеру.
— Ох, спина болит! — громко сказала она, усаживаясь возле старухи.
В зале разом застучали скамейки, все заговорили и, как по команде, пересели на пол.
Барыгина ничуть не смутило такое поведение слушателей. Он отпил воды из стакана и, подождав, пока стихнет шум, сказал:
— Я понимаю, товарищи, вы устали сегодня, поэтому усаживайтесь поудобнее. Скоро будет перерыв, — отдохнете перед лекцией. А сейчас к перейду к освещению вопроса, связанного непосредственно с проблемами развития оленеводства в условиях Заполярья, и мер, которые принимаются для улучшения быта пастухов в кочевых бригадах. Так что прошу послушать.
Он умолк, кивнул Оле, и та быстро перевела его слова. В зале снова залегла плотная тишина.
Говоря о неполадках в оленеводстве, о падеже оленей от болезней, от непродуманно выбранных маршрутов кочевья, Барыгин косился на Калянто. Но лицо Калянто оставалось непроницаемым, председатель сидел за столом, устало подперев рукой щеку, и узкие глаза его неотрывно и, казалось, равнодушно, глядели на выцветшую кулису.
Барыгина так и подмывало привести еще один пример, хорошо известный Калянто, но он не стал этого делать, подумав, что лучше приберечь его для лекции, с которой выступит после него Рыпель. Там речь пойдет о религиозных обрядах, предрассудках, суевериях, и случай в седьмой бригаде как раз будет к месту. Кроме того, Барыгин решил в перерыве начистоту поговорить с Калянто.
Наконец Барыгин закончил, Оля перевела его последние слова. Барыгин залпом выпил стакан воды, потом стакан воды выпила Оля. Никто ни в зале, ни в президиуме не шевельнулся.
— Ну что же, может, включим свет и перейдем к вопросам? — спросил Барыгин, так как за окнами немного стемнело.
— Надо включать свет и задавать вопросы! — эхом повторила за ним по-чукотски Оля.
Стулья за столом президиума задвигались, задвигались и скамейки в зале. Кто-то протяжно зевнул, кто-то с хрустом потянулся.
Ким встал, прошел за кулисы, щелкнул выключателем. На сцене загорелись две лампочки. Вернувшись к столу, он зябко передернул плечами (в президиуме он так и сидел оголенным до пояса), снял со спинки стула свою кухлянку, натянул через голову, потом громко сказал:
— Может, вы не слышите, что надо лампочку зажигать? Зажигайте
— Я много раз зажигаю, лампочка портилась, менять надо! — тенорком прокричал от дверей старик Пепеу и для убедительности пощелкал выключателем на стене.
Пепеу явился в клуб одним из первых, как-только его разбудила музыка радиолы. Он хотел привести с собой Коравье, но тот крепко спал, несмотря на орущую музыку, и Пепеу не стал тревожить его. Живот у него совершенно не болел, за время доклада он успел вдоволь подрёмать и теперь чувствовал себя удивительно бодро.
— Эй, Гиуне, хватит спать, буди Этынкай, я свой вопрос задавать буду! — крикнула Лидочка Ротваль спавшей у холодной печки Гиуне.
Но тут подал голос старик Пепеу.
— Я-первый хочу свой вопрос делать! — крикнул он от дверей.
— Подожди, Пепеу, я, уже говорить начала! — замахала на него рукой Лидочка.
— Я тоже свой вопрос давно придумал! — сказал, поднимаясь Ким.
Эта перепалка сняла сонливое настроение. В зале оживились, задвигались. Снова началось переселение, но уже с пола на скамейки.
— Товарищи, товарищи, давайте по порядку! — Барыгин был доволен переменой атмосферы в зале. — Пускай Пепеу говорит, будем уважать старость. Слушаем вас, товарищ Пепеу.
— Хорошо говоришь: старый человек всегда первым слушать надо! — живо отозвался Пепеу — Я такой-вопрос спрашивать буду; ты доктор Антона-Филиппа знаешь?
— Знаю доктора Антона Филипповича, — ответил Барыгин.
— Тогда почему молчал свой беседа, как доктор Антон-Филиппа операция делал? Как хороший председатель работу делал — говорил, как хороший бригадир оленя смотрит — говорил. Почему хороший доктор забыл говорить?
— А, вот в чем дело; — усмехнулся Барыгин. — Что ж, я могу сказать: Антон Филиппович — действительно прекрасный молодой хирург. А не сказал я о нем, товарищ Пепеу, потому, что сегодня речь идет не о медицинском обслуживании, а о задачах дальнейшего подъема оленеводства в нашем районе.
— Наш район доктор Антон Филиппа — умный человек! Ты не видел, какая доктор операция Пепеу делал? — Пепеу быстро направился к сцене, довольно резво перешагивая через пустые скамейки и задирая к подбородку свои рубашки с больничными штемпелями.
— Видал, какой шрам крепкий? Трогай рукой; теперь не болит! — говорил он Барыгину, очутившись на ярко освещенной сцене, — Здесь болезнь язва жила, теперь не живет! Доктор резал, потом крепкий нитка-иголка зашивал. Нитка шов называется! — похлопывал он себя по животу.
— Да, хороший шов, — серьезно подтвердил Барыгин.
Из зала наперебой требовали:
— Пепеу, смотри на нас, мы тоже видеть хотим!
— Эй, Пепеу, я тоже трогать хочу!
— Зачем спешить? Все посмотрите. Живот крепкий, — совсем не болит. Пускай раньше Рыпель смотрит, Нутенеут смотрит, товарищ Барыгин смотрит, — гордо отвечал в зал Пепеу и направился к столу президиума, говоря: — Ты, Рыпель, Коравье больницу вези, говори доктор, пускай два нога ему режет. Зачем Коравье к Верхним людям ходить? Я знаю, когда говорю.