Улица вечерних услад
Шрифт:
– И что русалочка? – нараспев протянула Вера. И зевнула, даже не удосужившись прикрыть рот ладонью.
Я по инерции зевнул за ней.
– Чего раззевались? – не зная, что сказать. Выдал самое умное Кит.
– Ты любишь русалок? – Вера с любопытством рассматривала с ног до головы Кита.
И тут я заметил, что они ужасно похожи. Как брат и сестра.
– Это Кит, Вера. Лешка Китов, – представил я своего товарища.
Кит приподнялся. И изобразил что-то похожее на поклон. При этом его взгляд не отрывался от ночной сорочки Веры.
Вера
– Боже! Какая это прелесть! Откуда это чудо?
– Это вам, – Кит, как дурак, по-прежнему продолжал стоять. И не переставал время от времени кланяться.
– Мне? Какая прелесть, – голосила по-прежнему Вера, прыгая возле ежа. – Он, наверно, голодный. Ты же, Костя, не додумаешься покормить бедное животное. Тебе все равно, даже если он погибнет от голода, и она укоризненно посмотрела на меня, как на изверга. Кит удостоил меня тем же укоризненным взглядом. Словно единственной моей миссией на земле была кормежка ежей.
– От тебя ничего путного не дождешься, Лоб, – и Вера выскочила за дверь. И через минуту она появилась в дверях с пригоршней шоколадных конфет.
Кит смущенно закряхтел. Видимо, желая держать речь. Но так ничего из себя толкового и не выдавил. Кроме как:
– Вообще-то… Как бы это… Но я бы не стал… – и что-то в этом роде.
– Вера, – наконец нашелся я. Когда она уже присела на корточки. И протягивала бедному ежу кучу конфет.
– Вера, ежи не едят шоколада.
Вера недоверчиво на меня взглянула. И машинально убрала руку.
– Это правда, Вера. Разве я тебе когда-нибудь лгал? Они любят молоко… – я запнулся.
– Грибы, – робко поддакнул мне Кит.
– Ягоды, – вспомнил я.
– Чушь! – перебила Вера наши интеллектуальные упражнения на тему, что любят ежи. – Чушь! Все на свете любят шоколадные конфеты, а ежи нет? Вы меня разыгрываете, мальчишки! Вот ты, Лоб, любишь шоколад?
Я не возражал.
– А ты, Кит?
Кит не возражал тоже.
– А чем ежи хуже вас?
На это глубокое замечание мы тоже не нашли ответа. А Вера протянула конфеты ежу. И каково было наше удивление. Когда он их все слопал. До одной!
– А вы говорили! – торжествовала Вера. – Какие же вы глупые, мальчики!
В этом я уже почти не сомневался.
С этого дня мы дружили втроем. Втроем таскались на пляж. Втроем изредка заглядывали в бар. Где Вера научила нас любить кофе с коньяком. Втроем торчали в беседке, во дворе. Где Кит нам напевал свои веселые песни. Которые он каждый день умудрялся придумывать. Когда Вера узнала, что Лешка к тому же поэт. Восхищению не было предела. Она ощупала Кита с ног до головы. И даже приказала открыть рот. Чтобы осмотреть зубы. Она впервые в жизни видела поэта. И, по-моему. Киту посчастливилось стать единственным в мире поэтом. Чьи стихи
– Здорово, Лешка, – хлопала она в ладоши. – Спой еще.
И Кит пел. И песни Кита были такие же веселые, ясные и добрые. Как сам Кит. Наверно, кож и сама Вера.
Тетя Шура не очень-то восторгалась дружбой Кита и Веры. С отцом она в знак протеста перестала здороваться. А Кита она вскоре определила на летнюю работу. Чтобы он поменьше бывал в обществе этой беспутной девки. Так что Кит вынужден был своим горбом зарабатывать себе на хлеб в последние летние денечки. Что его, безусловно, мало радовало. А мы с Верой по-прежнему валяли дурака. А я учился со всем не присущим мне старанием любить жизнь. И все-таки случилось такое. Что заставило меня усомниться в прелестях жизни. И в прелести жизненной философии Веры.
Мы, как всегда, валялись на пляже. И безжалостно отдавали свое тело на растерзание солнечным лучам. С чем они успешно справлялись. Вера невозмутимо стянула с себя верхнюю полосочку купальника. И я нахмурился:
– Оденься, – и в этот момент, как я почувствовал, был ужасно похож на своего отца.
– Как ты похож на своего отца, Лоб. Такой же зануда, – сказала Вера, не думая мне повиноваться.
Я искоса поглядывал на ее тело.
– Что ты шпионишь, – рассмеялась Вера. – Можешь смотреть открыто. Я не возражаю.
– Вера, – начал я и от волнения сглотнул слюну. – Вера, я всегда считал, что женщин можно любить исключительно за целомудренность.
– Откуда ты выкопал такую чушь, Лоб? – и Вера чуть приподнялась на локтях.
Я зажмурил глаза.
– Я читал много книжек, Вера.
Вера взяла меня за руку. И провела ею по своему телу. Тело было горячее. И я обжег руку. И отдернул ее.
– Ты еще очень маленький, Лоб, – вздохнула Вера, – мы смотрим глазами. Кушаем ртом. Слышим ушами. Так? Без этого нам плохо, так? Не слыша, не видя…
Я кивнул, плохо соображая.
– Природа – умница, Лоб. Поверь, она умнее тебя. И всех вместе взятых книжек. Она знала, что делала. И ей обидно, что многие не пользуются ее выдумкой только потому, что этому препятствует какая-то мораль. А мораль придумали люди, Лоб. С таким же успехом они могли придумать другую мораль. И третью. Разве не так? Существует одна-единственная на свете мораль. Усвой ее раз и навсегда, Лоб. Это мораль от природы. И все от природы инстинкты нужно использовать по назначению.
Честно говоря, я не ожидал от Веры такого выстроенного монолога. И я захлопал от удивления ресницами. И уже смелее посмотрел на ее тело.
– Это красиво? Тебе нравится?
Я, как баран, послушно мотнул головой.
– Мне тоже. Тогда смотри!
Честное слово, она была не хуже любой картинки в музее. И не меньше доставляла удовольствия.
– Ты язычница, – сказал я, чтобы перебить неловкое молчание.
– Не знаю, – пожала плечами Вера. – Я не придумываю названия моим мыслям. Это просто мои мысли. Наверно, и не только мои.