Улитка в тарелке

Лавряшина Юлия Александровна

— Никого же нет старше тебя. Ты, а потом сразу уже взрослые. А где те, кому тринадцать лет? Никого нет.

— Зачем ты об этом думаешь? — прошептала Мира, хотя ей хотелось закричать.

А еще больше хотелось убежать куда-нибудь подальше, совсем далеко, чтобы там надежно спрятаться от этих вопросов, которые почему-то пугали не меньше пропасти за Стеной. И она убежала бы, если б у нее были такие легкие ноги, как у Дрима… Эви даже не улыбнулся виновато, как обычно делал, когда ему приходилось оправдываться.

— Оно само думается. Знаешь же, как бывает: раз подумалось — и уже не отпускает.

«Сейчас оно и во мне застрянет!» — она сделала судорожное движение, будто попыталась стряхнуть непрошенную мысль, и

быстро проговорила:

— Знаешь, что… Может, тогда что-то случилось! Например, все сосуды разбились, и не в чем было производить детей. Пока новые появились…

— А откуда появились? — не унимался Эви. — Все-таки со звезды привезли? А кто привез?

Глаза у него стали, как скомканные листочки крапивы, Мире даже захотелось отойти от него подальше. Но она осталась на месте, только сердито прикрикнула:

— Ну, кто-кто! Опять ты… Откуда я знаю? Но ведь так же могло быть? Пожар какой-нибудь… Помнишь, как в том году столовая горела?

— О! — у него горестно округлился рот. — Все котлеты сгорели. Мясные были…

— Вот-вот! А потом же все снова построили.

— Долго, — едва слышно сказал Эви.

Ей пришлось наклониться к его смятому личику:

— Что — долго?

— Долго строили, если все так и было… Дриму, вроде, тридцать лет, так? А тебе — двенадцать. А между вами — никого.

— Тогда я не знаю…

Мире совсем не хотелось сдаваться, но нехорошие мысли, которые так и лезли из Эви, как-то вытеснили ее собственные, и возразить оказалось нечего. Хотя она и сейчас не сомневалась, что если б удалось хорошенько поразмыслить, то возражение нашлось бы. Но ей почему-то не то чтобы лень было думать, но стало как-то безразлично: найдется это возражение или нет… «Все равно», — подумала она, хотя как раз то, о чем они говорили, было для нее особенно важно. Под ногами неожиданно образовалась воронка, и Мира почувствовала, как ее медленно затягивает. Но не кружит. Она посмотрела на траву, но никакого движения не было. И все же не покидало ощущение, что она просачивается сквозь землю. «Как вода!» — ее сон тихонько плеснул где-то рядом или даже в ней самой. Мире вдруг стало страшно: почему она чувствует это так, будто это — по правде? Будто это когда-то уже было с ней, а сейчас вспомнилось. Не просто придумалось, как часто бывает, когда пытаешься представить себя таким мягким облаком, которое может забраться выше всех. Так высоко, что ему видно даже, что за Стеной… Или — бурундуком! И тогда кажется, что на спине вытянулись полоски, которые стекают в пушистый хвост. Мира обожала развалиться на траве и воображать себя то тем, то этим… Воспитатели находили странным, что она подолгу просто лежит без движения и щурится на небо. А Дрим только посмеивался и говорил, что если б Мира, как все дети, часами торчала в виртуальном мире, из которого их за уши не вытянешь, то это была бы уже другая девочка. И другой мальчик — это уже про Эви, который, единственный из почти сотни ребят, составлял ей компанию… Он тронул ее сухими пальцами:

— Ладно, пошли за ранетками. Все равно мы сами ничего не разгадаем.

— Ты же боялся лезть на дерево!

— Подумаешь! — слишком уж храбро ответил Эви. — По-другому же их не достанешь. И ничего я не боялся!

«Не хочется мне уже никаких ранеток», — призналась Мира только себе, но решила, что Эви тоже надо как-то отвлечь от этих мыслей, иначе они чего доброго сожрут его мозг. Это Дрим рассказал ей, что в голове находится мозг, и как раз он-то и выдает все фантазии про облака и бурундуков. И вот такие мысли, похожие на дождевые тучи, от которых ничего хорошего не жди. И слова, даже те, которые он говорил прямо в ту минуту… Но тут зашла воспитательница Руледа, а Дрим не сразу заметил ее. Увидев, он оборвал себя на полуслове и неожиданно вспомнил, что девочке пора обедать. Но Мира не ушла сразу, а немного постояла под дверью и услышала, как Руледа выговаривает ему:

— Незачем забивать ей голову! Это же одно из правил: чем меньше они знают, тем лучше для всех. Сам представь, что будет, если хоть один из них задумается! Лучше не буди ее мысль, эта Мира и так со странностями.

Из уст Руледы это прозвучало как похвала. Мира ни за что не согласилась бы походить на нее, хотя из всех воспитательниц Руледа была, пожалуй, самой красивой. Но такой скучной, что казалась закутанной в паутину! Дрим ответил ей резко, и девочке это понравилось:

— Они и так пребывают в состоянии домашних животных. Ей уже двенадцать, а мы все читаем вслух сказки про зверюшек.

«Ей — это мне? — Мира так и замерла. — Как-то непонятно он говорит… А что же еще можно читать?» В тот момент она подумала о забитых книгами полках в кабинете Дрима, куда никто не мог войти, кроме взрослых. Даже Мира, хотя все считали, что к ней он относится особенно. Только вот дверь в кабинет он запирал и при ней тоже… Из того, что там хранилось, Дрим никогда ничего не читал ни ей, ни другим. Может, это были слишком печальные сказки? Но ведь Мира любила такие. Голос Руледы прервался смешком:

— Сколько ей, говоришь? К этому невозможно привыкнуть!

— Тихо!

До Миры донеслось, как подвинули стул, — наверное, Дрим поднялся, — и она на цыпочках попятилась. Когда он открыл дверь деревянного домика и выглянул, подставив солнцу рыжие волны волос, Мира, повернув за угол, спешила к столовой, где ее уже не ждали. Глава вторая о том, как трудно забраться на дерево, услышать музыку цветов и не поссориться из-за Дрима А сейчас их с Эви наверняка ждали, хотя Мира предпочла, чтобы спокойно пообедали без них. Почему обязательно все нужно делать вместе? Вставать ровно в восемь часов, идти в столовую, потом погружаться в виртуальность, которой Мира побаивалась, а у Эви просто ничего не получалось. Воспитатели называли его «неспособным», хотя Мира знала, что как раз он способен на такое, о чем они даже не подозревают. Взять хотя бы то, что он слышал музыку цветов! Сама Мира не различала ее в общем потоке звуков, который лился на них из леса, но верила Эви. Он пытался напеть ей те простенькие мелодии, которые вызванивали цветы, но голос у него был сиплый и слабый. Получалось не слишком красиво… Но у Миры хватало воображения представить, какие на самом деле песенки прячутся среди лепестков. А где же еще жить звукам, как не в таких красивых домиках? Сейчас Эви ничего не напевал и даже не говорил. Когда он шел рядом, становилось заметно, какой же Эви маленький — на полголовы ниже! — и как кожа у него на щеках отвисает тонкими сухими складками еще больше, чем у нее самой. Наверное, как раз потому, что он такой маленький… Волосы у Эви еще и не начали пробиваться, а у Миры был темный пушок, который она то и дело трогала и представляла, что когда вырастет, у нее будет коса, как у Руледы. Или кудри, как у Дрима… Лучше даже кудри, ведь Дриму нравятся его солнечные волосы (Мира заметила это уже давно). Значит, он будет улыбаться, когда увидит ее… По-прежнему глядя под ноги, Эви неожиданно объявил:

— С тобой стало скучно.

Мира даже остановилась:

— С чего это?!

Он насупился:

— Ты все время думаешь об одном и том же. Такая скукотища! Я скоро перестану с тобой гулять.

— Откуда ты знаешь, о чем я думаю?

Пожав покатыми плечиками, Эви сказал, как о чем-то естественном:

— Слышно же… У тебя в мыслях так и звенит: Дрим-Дрим. Надоело уже!

— Это я из-за твоих вопросов так раздумалась! — сердито отозвалась Мира, не зная, что еще сказать.

Эви тоже огрызнулся:

— А я про него и не спрашивал!

— Вон там ранеток много, — она попыталась увильнуть от разговора, и ей это удалось, потому что мальчик остановился, как вкопанный.

— Оно же высоченное…

— Для меня оно меньше — я же выше. Вот я и полезу.

— Да ты упадешь и что-нибудь себе сломаешь! Помнишь, как Лема сломала… Что она сломала?

— Шейку бедра, — вспомнила Мира.

Эви разволновался еще больше, как будто речь шла о настоящей шее: