Уловка-22
Шрифт:
Капеллан без колебаний утвердительно кивнул головой, чувствуя на сей раз под собой твердую почву.
–- Да, сэр. Я действительно это утверждал. Я говорил так потому, что это правда. Атеизм отнюдь не противоречит закону.
–- Но это еще не причина делать во всеуслышание подобные заявления, капеллан, а? — колко заметил офицер. Нахмурившись, он достал из папки очередную машинописную заверенную нотариусом страницу. — А вот у меня еще одно данное под присягой заявление сержанта Уиткома. Он утверждает, что вы возражали против его плана рассылать родным и близким убитых и раненых в бою письма
–- Да, сэр, я возражал против этого, — ответил капеллан, — и горжусь своим поступком. Такие письма выглядят неискренне и бесчестно. Их единственная цель — принести славу полковнику Кэткарту.
–- Это не имеет отношения к делу, — ответил офицер. — Подобные письма так или иначе приносят покой и утешение семьям погибших. Я просто не понимаю хода вашей мысли.
Капеллан стал в тупик и, окончательно растерявшись, не знал, что ответить. Он опустил голову, чувствуя себя косноязычным идиотом.
Румяный тучный полковник живо вскочил со стула — его осенило.
–- Почему бы нам не вышибить к чертовой матери из него мозги? — с энтузиазмом предложил он своим коллегам.
–- В самом деле, почему бы нам не вышибить из него мозги?
– поддержал майор с ястребиным лицом. — Подумаешь, какой-то там анабаптистишка!
–- Нет, сначала мы должны признать его виновным,
–- ленивым взмахом руки остановил их офицер без знаков различия. Он легко спрыгнул на пол, обошел вокруг стола и, опершись руками о край, уставился прямо в лицо капеллану. У офицера было хмурое, устрашающее, суровое лицо.
–- Капеллан, — объявил он жестким, повелительным тоном, — мы официально заявляем вам, что вы, будучи Вашингтоном Ирвингом, произвольно и незаконно присвоили себе право цензуровать письма офицерского и сержантско-рядового состава. Признаете ли вы себя виновным?
–- Не виновен, сэр. — Капеллан облизнул языком сухие спекшиеся губы. Он сидел на краешке стула, в напряженном ожидании подавшись вперед.
–- Виновен, — сказал полковник.
–- Виновен, — сказал майор.
–- Стало быть, виновен, — резюмировал офицер без знаков различия и что-то записал на клочке бумаги. — Капеллан, — продолжал он, вскинув голову, — мы обвиняем вас в преступлениях и нарушениях, о которых мы и сами пока что ничего не знаем. Вы признаете себя виновным?
–- Не знаю, сэр. Что я могу вам ответить, если вы даже не говорите, что это за преступления.
–- Как мы можем вам сказать, если мы сами не знаем!
–- Виновен, — решил полковник.
–- Конечно, виновен, —согласился майор. — Если это его нарушения и преступления, значит, он их и совершил.
–- Стало быть, виновен, — монотонно протянул офицер без знаков различия и отошел от стола. — Теперь он в вашем распоряжении, полковник.
–- Благодарю вас, — поклонился полковник, — Вы проделали большую работу. — Он повернулся к капеллану:
–- Прекрасно, капеллан, ваша песенка спета. Идите, гуляйте.
Капеллан не понял:
–- Что я должен делать?
–- Тебе говорят, топай отсюда! — взревел полковник, сердито тыча большим пальцем через плечо. — Убирайся отсюда к чертовой матери!
Капеллан был потрясен его наглым тоном, а главное, к своему глубочайшему изумлению, весьма огорчен тем, что его отпускают!
–- Разве вы не собираетесь наказывать меня? — проворчал он с удивлением.
–- Нет, черт побери, как раз собираемся. Только не желаем, чтобы вы тут околачивались, пока мы будем решать, когда и как вас наказать. Итак, идите. Прочь! Топай отсюда!
Капеллан, все еще не веря этим словам, поднялся и сделал несколько нерешительных шагов;
–- Я свободен?
– Пока что да. Но не вздумайте покинуть остров. Мы вас взяли на карандаш. Не забывайте, что с сегодняшнего дня вы будете под круглосуточным наблюдением.
Непостижимо, почему они позволили ему уйти? Капеллан сделал несколько неуверенных шагов к выходу, ожидая, что вот-вот властный голос прикажет ему вернуться или его пригвоздят к месту сильным ударом по плечу или голове. Но его не остановили. Сырым, темным, затхлым коридором он прошел к лестнице. Выйдя на свежий воздух, он пошатывался и тяжело дышал. Теперь, когда он вырвался из этих ужасных лап, его захлестнула бурная ярость. Он рассвирепел. Рассвирепел, как никогда в жизни, — впервые он столкнулся с такой бесчеловечностью и жестокостью. Капеллан быстро шел через обширный гулкий вестибюль, кипя от возмущения и жажды мести. Он твердил себе, что больше не намерен терпеть, не намерен — и все-тут. У входа он заметил подполковника Корна, рысцой взбегавшего по широким ступеням, и подумал, что это весьма кстати. Он взял себя в руки, набрал полную грудь воздуха и отважно двинулся наперерез подполковнику.
–- Подполковник, я этого терпеть больше не намерен! — заявил он с отчаянной решимостью и испуганно отметил, что подполковник продолжал рысцой взбегать по ступеням, не обращая на него внимания.
– Подполковник Корн!
Пузатая, мешковатая фигура остановилась, повернулась и медленно спустилась на несколько ступеней.
–- Что случилось, капеллан?
–- Подполковник Корн, мне бы хотелось поговорить с вами насчет сегодняшней катастрофы, — сказал он. — Это было ужасно, поистине ужасно!
Подполковник Корн помолчал секунду, глаза его поблескивали веселым цинизмом.
–- Да, капеллан, конечно, это ужасно, — сказал он наконец. — И я не представляю себе, как вы сможете все это описать, не выставив нас при этом в дурном свете.
–- Я имею в виду совсем не это, — осадил его капеллан. Он совсем не чувствовал страха. — Из этих двенадцати несколько человек уже отлетали свои семьдесят боевых заданий.
Подполковник Корн рассмеялся.
–- А если бы они все были новичками, разве катастрофа от этого была бы менее ужасной? — осведомился он ядовито.
И снова капеллан был сбит с толку. Безнравственная логика, казалось, подстерегала его на каждом шагу. Он уже не чувствовал прежней уверенности в себе. Голос его дрогнул:
–- Сэр! Заставлять людей из нашего полка делать по восемьдесят боевых вылетов, когда в других полках летчиков отсылают домой после пятидесяти или пятидесяти пяти, — это абсолютно несправедливо.
–- Мы рассмотрим этот вопрос, - сказал подполковник Корн с кислой миной. Потеряв интерес к дальнейшему разговору, он двинулся дальше.
– Адью, падре.