Ультиматум губернатору Петербурга
Шрифт:
Рита быстро начала одеваться. Кое-как, наспех… Бросила в сумку паспорт, деньги и коробочку с золотом. Подумала и положила туда же видеокассету и папку с копией Ультиматума. Обулась, надела плащ… Ну что? Все… сюда она вернется уже свободной. Водка и чувство свободы кружили голову. Без гарантии, предупреждала бандероль.
Третья жена Синей Бороды подошла к двери и замерла. Внезапно пришедшая мысль ошеломила ее. Не разуваясь, она быстро прошла в комнату и вставила кассету в видик. Два круглосуточно действующих контактных телефона, — сказала Марианна Баконина. И повторила еще раз. Рита лихорадочно нажимала кнопки телефона… сбилась, начала снова. Трубку сняли
— Слушаю вас, — сказал спокойный мужской голос.
— Вам нужен Терминатор? — выдохнула Рита. — Это Фридман. Семен Ефимович Фридман… это он — Терминатор.
Она положила трубку и быстро прошла в прихожую, отодвинула массивный язык задвижки. Без гарантии, Рита, без гарантии… Она распахнула дверь.
— Куда же ты собралась в такое позднее время, дорогая? — ласково спросил Дуче.
Брандспойты выбрасывали мощные струи воды. Очагов возгорания было много: горели доски, горели обрывки войлока. Огоньки мерцали и понизу, и высоко над землей, на чудом уцелевшем куске стены. Фантастическое зрелище напоминало декорацию из фильма Тарковского.
Нервно бились сполохи милицейских мигалок, в лучах прожекторов покачивались, сверкая, тугие струи. Трагическая суть происходящего как бы спряталась за киношным декором. Эффект сходства с киносъемкой дополняли два оператора с профессиональной аппаратурой. Еще один оператор вел скрытую съемку и был невидим для зевак, которых он собственно и снимал. Сотни жителей окрестных домов высыпали на улицу и возбужденно обсуждали врыв. В основном здесь были те, чьи окна при взрыве не пострадали.
Среди зевак находились разведчики Штирлица — пара Краб-Попов. Они прибыли в адрес почти одновременно с милицией и пожарными расчетами. Из всех присутствующих именно эти двое особенно остро ощущали сопричастность событию — они оба могли оказаться ТАМ. Рядом со своим коллегой Петровичем. В большой братской могиле, в сюрреалистическом мавзолее из битого кирпича. Впрочем, спецы из наружки не думали о красоте. Краб отзвонился Штирлицу и доложил обстановку: в адресе взрыв большой силы. Петрович, по всей видимости, погиб. Его «жигуленок» Попов обнаружил в соседнем переулке…
Шалимов-Штирлиц молча выслушал доклад и сжал зубы. Ему стало горько, ведь именно он послал Петровича на смерть. Шалимов не был ни жалостлив, ни сентиментален — какие к черту сантименты у наемника, делающего грязную работу? В нем говорило чувство корпоративности, которое объединяет людей рискованных профессий… Спустя двадцать секунд он уже давал указания по существу. Попытаться собрать какую-либо доступную информацию на месте — первое. Отогнать машину Петровича — второе. И наконец, третье… не светитесь вы там особенно, ребята.
Реально выполнимым было только последнее поручение: не светиться. Это специалисты наружного наблюдения умели. Ни Краб, ни Попов ни разу не попали в объектив камеры оператора ФСБ. Зато снова попал Птица. Слухи, циркулирующие в толпе возбужденных граждан, сводились в основном к чеченским террористам и разборкам тамбовских с казанскими. Обе версии были заведомой ерундой. Да и с «жигулем» покойного Петровича все было не так просто: ключи от машины остались где-нибудь под грудой обломков. Вскрыть дверь и запустить автомобиль оба разведчика могли и без ключей. Но делать это практически под носом у ментуры и, возможно, сотрудников ФСБ было бы неразумно.
Пожарные наступали, сбивали пламя, и к двум часам ночи все очаги пожара были потушены. Массовка разошлась. За дело взялись эксперты-взрывотехники. Развалины дымились.
Странный звонок на контактный
12
ГУИН — Главное управление исполнения наказаний.
— Пожалуй, достаточно, — сказал Егорьев, — все сходится.
Он бросил на стол карандаш, посмотрел на офицеров. Круг замкнулся. Теперь это стало очевидно. Все трое чалились в одной зоне, приблизительно в одно время. То есть знакомы были наверняка — земляки друг друга знают… Семен Фридман практически идеально походил под портрет, составленный психологической экспертизой: сорок пять лет, дважды судимый, инвалид. Ногу, кстати, потерял в лагере, в восьмидесятом, на первой ходке. Воробьев Алексей… тоже гусь. Чисто случайно оказался на месте взрыва в Агалатово буквально через пару часов после события… Службу проходил в разведывательно-диверсионном взводе на ТОФе. В морской пехоте. Значит, умеет обращаться со взрывчаткой. Факт!
И наконец, третий факт — звонок неизвестной женщины с домашнего телефона Фридмана.
Каждый из этих фактов (профессионалы это знают) мог оказаться случайностью, совпадением. Но такого количества совпадений не бывает. Офицеры ФСБ могли твердо, уверенно сказать: Фридман, Воробьев и погибший Козлов являлись членами террористической группы. В нее же входил и прапорщик Колесник. Возможно, в процессе следствия всплывут и другие члены группы. Но это все потом. Сейчас стало ясно: появилась реальная возможность предотвращения последующих взрывов.
— Эх, часа бы на три пораньше! — бросил Егорьев.
— Куда же ты собралась в такое позднее время, дорогая? — ласково спросил Дуче. Маргарита побледнела и сделала шаг назад. В глазах мужа она уже прочитала свою судьбу. Терминатор, а за ним незнакомый бородач, вошли в прихожую. Маргарита побледнела.
— Закрой-ка дверь, Ваня, — бросил Семен бородатому через плечо.
Он двигался вперед, она пятилась. Колени дрожали. Негромко лязгнул засов. «Без гарантии!» — предупреждала операционистка «Альфа-банка» Грязнова С.П.
— Ну, так куда ты собралась, тварь? — Семен взял жену за подбородок, больно сдавил. Она видела перед собой черные глаза палача. Терминатора. Она молчала. Дуче привычно отвесил пощечину и вырвал сумку. С треском отлетел миниатюрный замок… Он высыпал содержимое сумочки на пол. Среди обычной парфюмерно-косметической женской ерунды раскатились золотые коронки. Шлепнулись пачки денег и лег поверх всего этого лист белой бумаги со словом Ультиматум… Рита закрыла глаза. Ей не хотелось всего этого видеть. Ей хотелось обратно, в ту жизнь, где сейф всегда был закрыт. Где было ежедневное унижение, побои, боль, издевательство, грязные сексуальные фантазии мужа… Там была мерзость, но — жизнь.