Улугбек
Шрифт:
Улугбек чувствовал, как уходят силы в трудах, занимавших и ночи и дни, и поэтому особенно спешил передать свои знания ученикам. Он хорошо понимал, что без них ему никогда не закончить задуманных трудов.
И ему повезло. Ученики оказались понятливыми и вырастали быстро. Особенно талантливым был Али-Кушчи. Сначала Улугбек временами опасался, не увлекается ли его сокольничий астрономией только для виду, чтобы угодить своему правителю. Но, к его великой радости, это оказалось не так. Али-Кушчи был совершенно искренен в своем увлечении наукой. Он не хуже Улугбека изучил все инструменты, самостоятельно проводил наблюдения и даже начал писать весьма сложный
Оставил себе наследника в науке и покойный Казы-заде. Его юный внук Махмуд тоже стал учеником Улугбека и подавал большие надежды. Им суждено было блистательно оправдаться: мальчик вырастет, станет продолжать труды Улугбека и прославится в ученом мире под именем Мериема Челеби.
Улугбек и его ученики день за днем и ночь за ночью вели наблюдения, вновь и вновь проверяя их; в тиши своих худжр заполняли рукописи бесконечными шеренгами формул и сложных расчетов, а потом собирались все вместе в просторном главном зале, где мерцали на стенах мозаичные картины небесных сфер, и вели долгие беседы и споры о тайнах звезд.
И беседовали они не только о далеких звездах. Научные занятия не могли не вызвать у них критического интереса и ко многим иным проблемам.
Астрология мирно уживалась с религией. Они помогали друг другу держать людей на коленях перед небесами. Но астрономия всегда, на протяжении всей истории человечества, подтачивала, сотрясала те опоры, на которых покоились небеса. Чем глубже проникали ученые в тайны неба, тем меньше там оставалось местечка, где еще мог бы прятаться бог.
Так было и с Улугбеком. Научные занятия постепенно подрывали в нем религиозность. В эти годы среди приближенных Улугбека появляются философы и вольнодумцы.
Среди тех, кого слишком старательные доносчики изображали замешанными в покушении на Шахруха, оказался шейх Касим-и Анвар. Он был весьма уважаемым в Герате человеком, и это начало задевать властолюбивую Гаухар-Шад. Воспользовавшись тем, что покушавшийся на правителя был вхож в дом шейха, она решила разделаться с Касим-и Анваром. Напрасно тот вполне резонно говорил, что в его доме побывал за долгие годы не только преступник, но и весь Герат. Казнить Касим-и Анвара не решились, опасаясь, как бы это не вызвало волнений, но из города его изгнали.
Шейх нашел прибежище в Самарканде. Вскоре Улугбек так сблизился с ним, что даже называл себя его мюридом, не боясь того, какой гнев это вызовет в Герате.
Жаль, что мы не знаем больше ничего достоверного об этой дружбе и о тех беседах, которые вел Улугбек с шейхом.
Касим-и Анвар был, видимо, интереснейшим человеком. В молодости на своей родине, в Азербайджане, он сблизился с хуруфитами, которых мусульманская церковь преследовала как злейших еретиков. Не изменил он свободомыслия и в поздние годы. Поэт Джами, учившийся недолгое время в медресе Улугбека, говорил:
— И сам шейх и его ученики, которых я часто видел и слышал, производили впечатление отступников от ислама и ни во что не ставили шариат.
Очень любопытное свидетельство, если вспомнить, что ведь одним из последователей шейха-безбожника был и Улугбек.
Так они спорили, трудились и познавали пути звезд, а на земле между тем жизнь шла своим чередом.
В своем доме за высоким дувалом на тенистой улице пригородного квартала Кафшир тихо и скромно жил Хаджа Ахрар. Во дворе у него вечно толпились дервиши в остроконечных шапках, важные суфии вели в тени на берегу арыка долгие проникновенные
Мало кто знал, что небольшой домик на тихой окраинной улице — лишь самое скромное и ничтожное из земных владений Хаджи Ахрара. В разных уголках страны у него были богатейшие поместья, где тысячи людей гнули спины и поливали своим потом поля, приумножая богатства «святого человека». Владения хитрого хаджи росли с каждым годом. Один кусок земли для него перекупят у какого-нибудь дехканина, попавшего в беду, ловкие управляющие. Другое поместье пожертвует какой-нибудь вельможа, растроганный поучениями хаджи и святостью его жизни. А из грошей складываются миллионы. К концу своей «праведной» жизни Хаджа Ахрар накопит таким образом тысячу триста земельных владений! Некоторые из них были так велики и обширны, что достигали площади в несколько тысяч джуфтигау каждое. А один джуфтигау равнялся количеству земли, которое может обработать крестьянин с парой быков за целый сезон. Хаджа Ахрар станет подлинным хозяином всего Мавераннахра.
Набожность вовсе не мешала хадже держать в железной строгости свое сложное хозяйство, разбросанное по всей стране. Наблюдал за порядком в каждом владении доверенный управитель. Хаджа Ахрар подбирал их всегда сам. Однажды чутье обмануло его. Управителем одного из владений оказался человек слишком честный и добрый, чтобы выжи-мать из крестьян такие доходы, какие требовал хаджа. Ахрар немедленно сместил его. Новый управитель был достаточно жесток, но и смел. Он ухитрялся обсчитывать даже Хаджу Ахрара. Когда тому доложили о проделках плута управителя и посоветовали прогнать его, хаджа цинично ответил:
— Зачем? Лучше вор, приносящий большой доход, нежели человек честный и правдивый, но дохода не приносящий. Вор получает и для себя и для меня, не так ли?
В душных, полутемных мастерских обливающиеся потом рабочие выделывали для хаджи знаменитую самаркандскую бумагу. Медлительные верблюды несли ее на своих горбах в Хорасан и еще дальше на запад, в страны неверных франков. Другие караваны везли в Моголистан и Китай хлопок, кунжут, рис с полей Хаджи Ахрара, а обратно привозили шелк, пряности, драгоценные камни, которые превращались в звонкую монету на прилавках самаркандских базаров. И пока Улугбек считает звезды, все больше несметных богатств стекается в маленький домик на окраине города, где, словно терпеливый паук, раскинувший паутину, сидит тихий и неприметный Хаджа Ахрар.
Он был неслышным, но всезнающим и всевидящим. Еще лучше, чем даже собственное хозяйство хаджи, была налажена его «духовная служба». Стоило ему произнести несколько слов тихим, вкрадчивым голосом — и через несколько дней дервиши уже разносили повеления «святого человека» по дальним городкам и селениям. Сам он не выступал с проповедями, не обличал Улугбека, не грозил нечестивцам вечными загробными муками. Но стоило ему только мимоходом проронить несколько слов — наутро эти слова уже гремели, приумноженные проклятьями, в какой-нибудь из городских мечетей.