Улялаевщина
Шрифт:
Сапнула воздух и сказала: "Май"
Но она ошиблась - был только март,
Хотя уже снега кипели всяческой дрянью;
В клочечках, сучечках и птичьем пуху
Пузырясь крутилось топленное солнце
Ручьистыми пульсами, полными подсолнух,
Лепеча веселую чепуху.
А потом шел дождь и сбежал по лазейке,
Проливным золотом на тухлой заре,
И даже лужи изумленные глазели
Стоглазьем лопающихся пузырей.
И Тате
От этих лупастых лягушечьих буркул;
От индюка с зобастой мошной,
Который, подъехав, ей что-то буркнул;
И то, что в небе налив голубой,
Что воздух, как море - густ и расцвечен,
Что восхитительно жить на свете,
Когда по глазам полыхает любовь.
И пока, стрекоча сверчками, галоши
В водянке снегов разбухали след
Улялаев, подплясывая и волнуя лошадь,
Умильно глядел ей вслед.
Он ей завидовал, что она - Тата,
Что она всегда с собой неразлучна.
.Но звал его освистанный знаменем театр;
Сквозняком простуженный и хрипами измученный.
И слегка шевельнулись отекшие ковбахи,
Закованные в боевицы из колец и перстней;
Опять цветные ленты рассыпались по шерсти
С погонами, вплетенными в гриву Карабаха.
А грива кровавого, как ворон, коня
Играла струйками часовых цепочек,
А женские груди его даже ночью
Сверкали водой каратного огня.
И снова зарипела в стременах стрекотуха,
Морщины решоткой построились на лбу:
Сегодня заседание-приехал инструктор
Южной федерации анархистов-"Бунт". .
Улялаев. Мамашев. Дылда. Маруся.
И покуда свобода входит в азарт,
Дылда надувался - вот-вот засмеюся,
Маруська боялась поднять глаза.
Анархист Свобода, бунтарь-вдохновенник,
Старый каторжанин в голубых кудрях,
Сокрушенно укорял: "Да не надо ж вам денег,
Путаники эдакие - зря.
Деньги-ведь это орудие рабства,
На них-то и возник буржуазный режим.
А вы? Не калеча старых пружин,
Вы только создадите новое барство.
Второе: не должно быть места разговорам
О тюрьмах, о казни, о спуске в ров,
Ибо нельзя же бороться с вором,
Ворующим в обществе воров.
Поэтому как только вы захватите пункт,
Сейчас же выпускать уголовщиков. Просто?"
Маруська: "А как же, если бунт?"
"Какой такой бунт, не понимаю вопроса".
Улялаев: "Та годи, слухай там баб,
Бреши соби дале". Маруська: "Почему же?
Я могу пояснить. Предположим пальба,
Режут обывателя.
Дылда: "Дык што жа? Чегось кажись лучше
Стряхай пулемету-и жарь пономарь".
"Что вы! Ни-ни. Ни в коем случае.
Только убежденьем, только логикой ума.
Ведь если бы мир был построен на аде,
Был миром волка или совы,
Но в том-то и дело, что наш массовик
От природы вовсе не кровожаден.
Ведь ясно доказали юристы и врачи
Всю нелепость "типа убийцы" (Ломброзо),
Поэтому в первую очередь лозунг:
"Преступленье-нарыв социальных причин".
Значит нужно бороться не с самим злодеем.
А с причинами, стравившими его на злость".
Мамашев: "Яхши. Эту самую идею .
Говорят болшевики". Улялаев: "О-сь..."
"Ну, так что же. И все-таки: остроги и тюрьмы,
Они - диктатурщики. Им нужен переход.
А мы непреклонны. В грохоте бурь мы
Прыгнем в анархизм всенародной рекой.
И тогда будет жизнь, как дно в лагуне,
А личность-не рахитичный шарж.
Но для этого выйдем под медный марш
"К свободе через свободу!" (Бакунин).
Прянишная тройка, измазанная в охре,
Аида по тротуару в бубенцах цепей.
На парнях галифэ из портьер кинематографа,
На ямщике горжетка - голубой песец.
Смаху кони осели на круп,
Захлебнулись в ошейниках колокольца.
"Руки вверх!" Лицо. И рупь
В карман, набитый обрубленными кольцами.
Геть! На Главной кричали тачанки,
Наскакивая колесом на стенки, в стекло,
Улялаевцы пьяные валглись из чайной,
Кому-то в морду, из кого-то текло,
Вырывая с корнем пейсы из жидюшка,
Лапали гражданок втроем за углом,
И по всем известкам жирным углем
Написано "хрен" и намалевана пушка
А Тата шла, задушевно смеясь
Р'1а самой вкусной струне из голоса.
И платье, радужное, как змея,
Отливало, шипело, прыгало и ползало
Тату гнала какая-то власть,
Тата, разбрызгивая пежины снега
Так, что коленки были мокры,-с негой
Оглохшее эхо звала.
Ее наливало томлением взбухнуть,
Вскормить яйцо, как янтарь на вымет,
И Тате казалось, что в лифчике вымя
И сладко бесстыдное слово - "брюхо"
И вот пришла на пустынный берег,
Здесь, может быть, ящерицы и фаланги,
Но только здесь на лебяжьих перьях
Явится ей осиянный ангел.
Пусть ниспарит, вожделея к Тате,