Улыбка черного кота
Шрифт:
Судьба потерявшего память молодого человека потрясла его воображение. Выжить в такой катастрофе и оказаться брошенным и неопознанным близкими — за этим стояла какая-то драма, глубоко затронувшая сердце старого врача. Оформив документы, он перевез больного в свою тихую, светлую клинику, приставил к нему психолога и логопеда, учивших его говорить заново, и лично контролировал весь процесс лечения. Доктор Сяо видел, что юноша не китаец, но других логопедов и психологов у него под рукой не было. Да и какому языку, скажите на милость, он должен был учить этого человека, если тот сам не мог вспомнить, какая страна была для него родной и на каком языке он
У парня явно оказались способности к языкам, и специалистам по восстановлению речи было нетрудно работать с ним. Гораздо сложнее пришлось самому доктору Сяо, который после периода первоначального заживления ран и ожогов начал проводить операции по восстановлению лица. Он поочередно делал пластические пересадки тканей в области губ, носа, лба, ушных раковин (последнее оказалось особенно трудным)… Конечным этапом оказалась работа с волосами. У парня от природы были светлые, мягкие волосы, которые сохранились на задней части головы, и пересадка их заняла еще полгода.
Врача поражало, как отчаянно и отважно его пациент борется за жизнь, как быстро он восстанавливается после каждой мучительной операции, как в буквальном смысле слова меняет кожу: он вынужден был делать это, потому что судьба не оставила ему другого шанса, и принимал свое новое положение с мужеством и достоинством. Доктор Сяо не мог не понимать, что вылепил человека заново: черты лица совсем другие, и только глаза оставались прежними — лучистыми и голубыми. В них светились ум и энергия, упорство и надежда молодого, жаждущего жить человека.
Занятия логопедов с пациентом начинались после каждого этапа операций будто заново, как только больной мог говорить и слушать. Он легко запоминал новые слова, учился читать и вскоре мог ориентироваться в невообразимо сложной системе китайских иероглифов. А еще Ло умел петь: у него оказался хороший музыкальный слух, и ему легко давались не только простые детские песенки, но и более сложные мелодии. Уже через несколько недель после окончания операций он смог выражать по-китайски простейшие желания и несложные человеческие эмоции. Правда, говорил еще очень медленно, зато верно повторял интонации и правильно строил фразы — музыкальный слух помогал ему.
Еще немного — и он оказался в состоянии знакомиться с телевизионными новостями и газетными материалами. У него формировалось новое представление о реальной действительности, но кто он такой — и для него, и для окружающих по-прежнему оставалось загадкой. Доктор Сяо не стал навязывать ему биографию своего сына; документы документами, а юноша должен был знать правду: его прошлое покрыто мраком, и только он сам может восстановить те нити, которые связывали его с другой страной и другими людьми. Врач надеялся, что когда-нибудь к парню вернется настоящая память, и тогда он не сможет упрекнуть старика в том, что тот навязал ему чужую судьбу.
Глава 2
— Вы совсем позабыли о всех нас ради этого человека, — в голосе дочери звучало почтительное обращение на «вы», как и положено в любой китайской семье, однако в нем явственно слышался и мягкий, почти невозможный для китаянки, укор по отношению к старшему. Девушка сознавала это и потому продолжила фразу еще мягче, ластясь к отцу, как маленькая белочка: —
Доктор Сяо нахмурился: несмотря на ласковость тона, такое вмешательство в дела отца было совершенно немыслимым для покорной дочери. И все же он не рассердился: его младшая девочка, двадцатипятилетняя Цзяоцин, так горевала по старшему брату! Они были очень дружны, и брат всегда вставал на ее сторону в редких семейных несогласиях, всегда защищал ее от любых неприятностей и понимал как никто другой в семье. Естественно, что теперь она ревнует к Ло и не может понять, почему отец так много внимания уделяет этому европейцу со странной и горькой судьбой.
Мать Цзяоцин, дома девушку по европейской традиции звали Диной, а взгляды в семье вообще не отличались особой китайской ортодоксальностью, как могло бы показаться с первого взгляда, была уйгуркой. А потому Дина, как и ее погибший брат, имела отчасти европейскую внешность, училась в Лондоне, много путешествовала и, как все дети современных богатых китайских родителей, довольно хорошо знала Европу и Америку. Она получила медицинский диплом в Англии и собиралась теперь отправиться на стажировку в Америку, чтобы позже посвятить свою жизнь тому же делу, которое стало главным для ее отца. Однако горе, постигшее семью, заставило ее остаться с родителями и отложить дальнейшее обучение за рубежом.
Дина с самого начала с недоверием отнеслась к затее отца. Выходить одинокого и больного парня — да, это входит в его профессиональные обязанности. Но дать ему занять место брата? Собираться пригласить его в дом? Принимать в его судьбе такое большое участие?… Нет, это было уже чересчур. Это могло оказаться чрезмерной тратой душевных сил, а все чрезмерное, казалось изящной и утонченной девушке, немного отдает дурным вкусом… И, не осмеливаясь открыто порицать отца, она все же чувствовала, как острыми коготками точит ее душу невнятная, но постоянная боль, как просыпается и живет в ней ревность, какой она никогда не испытывала по отношению к любимому старшему брату.
Однако изменить что-либо было не в Дининых силах: отец, только улыбаясь в ответ на ее аккуратные, завуалированные упреки, с головой ушел в заботы о молодом мужчине неизвестного роду-племени. И тогда на смену ревности и обиде мало-помалу пришло любопытство. Девушке захотелось увидеть, узнать, на кого же именно обрушивает ее отец свою осиротевшую, нерастраченную любовь.
Дина впервые пришла в клинику, когда молодой человек уже потихоньку начал говорить. Она принесла ему несколько белых хризантем и, несмело остановившись у входа в палату, замерла, пораженная его странным, красивым, но очень печальным лицом. Это не было его настоящее лицо, и девушка об этом знала, но все-таки не смогла совладать со своим удивлением и грустью: этот парень… в буквальном смысле возрожденный из огня и пепла… это он заменил в сердце отца ее брата?…
Прямо за спиной Дины, в широком и светлом больничном коридоре, находилось окно, и косые лучи тихого солнца теперь падали на нее сзади, подсвечивая ее лицо и фигуру неземным, розовым, почти сверхъестественным светом. Такой и запомнил ее этот молодой человек навсегда — какой тогда увидел: тонкий очерк миловидного восточного лица, упрямый наклон лебединой шеи, и предзакатный свет, льющийся на нее сзади, и пышные хризантемы в ее руках…
— Цве-ты, — тихо, но очень отчетливо произнес Ло неизвестное Дине слово и, как ребенок, потянулся к пушистым белым шарам, возникшим перед его глазами.