УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА
Шрифт:
– Весной самое трудное время, – сказал Трифон. – Я медведя боюсь…
– Что, попадал к нему в лапы? – смеясь, спросил Лысенков.
– Чуть не попал. В прошлом году оленей к морю гонял, за Джугджур, там снежных баранов стрелял. Убил трех, начал их обдирать, слышу – галька шуршит. Оглянулся – прямо ко мне медведь бежит. А винтовка в той стороне осталась, откуда зверь бежит, метрах в двадцати. К ней бежать – не успею. Тогда я к морю припустил. Однако быстро бежал, только вдруг будто кто меня толкнул. Как упал – не помню. Полежал немного, в себя пришел. Ну, думаю, сейчас он меня драть начнет. Приподнял голову, посмотрел, а медведь возле моих баранов стоит и в мою сторону глядит. Он, наверное, меня тоже за барана принял, потому что скрадывал их, а я ему охоту испортил. Постоял он возле мяса и, наверное, учуял запах человека, или ему стреляный патрон попался, только он ушел. Я вернулся к мясу, скорей
– Вон Романа Гавриловича медведь лапой по спине огрел, – сказал Лысенков. – Ты расскажи, как было, пускай человек послушает, может, напишет потом, так будут люди знать, каково оленеводам достается…
– Вокруг стада объезжал, – сказал Роман Гаврилович. – Смотрю, медведь важенок скрадывает. Начал я кричать, чтоб помешать ему, а он подбежал и лапой меня по спине ударил. Олени, на которых я ехал, разбежались, на них сумки приторочены были, мелкокалиберная винтовка, так вместе с сумками убежали. Потом я сумки разыскал, олени их пообрывали, а четырех оленей так и не нашел, то ли где пропали, то ли ушли далеко…
– У меня на лабазе рога снежного барана лежат, – сказал Трифон, – с прошлого года за собой вожу. Может, заберете на базу, а то скоро переезжать, и без них барахла много…
– Ладно, заберем, – согласился Лысенков, – кому-нибудь из приезжих отдадим.
Он достал бутылку водки, оленеводы разлили ее, выпили, и все потянулись за мясом. У каждого за поясом острый нож, чтоб обрезать мясо с костей, орудуют им ловко, привычно. Мясо жестковатое, видно, олень был старый, но на вкус все равно приятное. Запивали мясо горячим чаем, переговариваясь о делах.
Поблагодарив хозяйку за угощение, мы вышли из палатки налегке, оставив теплую одежду. Лысенков повел оленеводов в кораль и стал им показывать, в какой дозе подмешивать к соли комбикорм, чтобы приучать к нему оленей. Посреди кораля-изгороди лежали бревна с вырубленными вдоль желобками. В них, как в корытца, насыпали соль, и олени лизали ее. На стадо в тысячу двести голов требуется около пяти килограммов соли в сутки.
В стаде Амосова среди серых оленей было много белых, наверное, он не обращал на это внимания или они принадлежали оленеводам. Многие олени уже начали сбрасывать рога, но на ездовых и на важенках они еще держались. Важенки теряют рога после отела. Когда перед глазами мельтешат и перебегают несколько сот оленей, кажется, что это какой-то живой ветвистый лес: рога, рога, рога! Предстояло из этого водоворота выловить маутами несколько сот тугуток, ездовых оленей и хоров-производителей, а потом важенок перегнать на отдельное пастбище. Поймать оленя в загоне маутом довольно просто – ременная петля падает оленю на шею или на рога, но не всегда просто удержать его. Приходится маут закреплять за дерево, чтоб сильный олень не волочил за собой оленевода по снегу. Даже на одного требуются известные усилия, а ну, как предстоит переловить их сотни!
Лысенков уточнил, куда, на какое пастбище перегонять оленей после разделения стада, наказал Юрию Оненка помочь бригаде в этой работе, и мы пошли к нартам. Я обратил внимание, что мауты не у всех одинаковые: есть просто ременные из толстых сыромятных лахтачьих или конских кож, а есть плетенные из тонких ремешков в четыре нитки, круглые, в карандаш толщиной. Мне сказали, что последние кем-то привезены с Чукотки. Маут – принадлежность каждого оленевода, без него он как без рук. Учатся набрасывать его на оленя с малых лет. В Нелькане мне часто приходилось видеть, как школьники в своих играх кидали веревочные мауты друг на друга. Вот только захотят ли они идти в оленеводы, когда подрастут, если зачастую учителя говорят ребятам на уроках: «Вот будешь плохо учиться, плохо вести себя, пойдешь в оленеводы!» Словно быть оленеводом зазорно, а вот сидеть мужчине за какой-нибудь пустяшной работой в канцелярии – это здорово. Такое имело место в нельканской школе, об этом мне с горечью рассказывал Плотников-старший, всю свою жизнь отдавший оленеводству. Не случайно, из выпускников последнего года этой школы ни один не пошел в оленеводы.
Мы снова плывем на нартах по снежному морю, кидаемые, как на волнах, от дерева к дереву, и солнце бежит стороной, то и дело цепляя верхушки высоких деревьев, заставляя их мгновенно плавить
Закатные лучи золотили кору лиственниц, окрашивали в горячие розовые тона склоны сопок, накаляли над горизонтом небо. Морозец чуть прихватил разомлевший было снег, и в звонкой тишине явственно слышался каждый шорох: глухой от копыт бегущего оленя и тонкий, будто посвистывание, от полозьев. Казалось, даже ком снега, срывающийся с дерева и рассыпающийся тут же на тысячи алмазных крупинок, образующих сияющий серебром полог, и тот падает со звоном, словно откликаясь на едва уловимое движение вздрогнувшего во сне дерева. Свежий воздух буквально пьянил, и было так просторно, распахнуто, окрыляющая радость так переполняла душу, что все минувшее, пережитое, хорошее и плохое, отодвигалось, казалось незначительным, как тень от облачка на сияющей огромной горе. Счастье, что я могу еще видеть, дышать, жить, переполняло меня, и я благодарил тот миг, когда мне пришла блажь повидать Север. Конечно, я понимал, что на долю оленеводов приходятся не только весенние солнечные дни, но и морозные, ненастные, что последних гораздо больше, но и то, что природа еще так благосклонно дарит нам – огромное счастье. Быть в центре сияющего храма природы, а не в дымном цехе, не в темной шахте, не в прокуренной до тошноты конторе – это ли не самое прекрасное, чем может нас одарить земля! Но мы – мудрые, постигающие опыт поколений, боясь натрудить руки ради хлеба насущного, сами отворачиваемся от этого дара и прячемся в душные щели городов, под мертвенный свет неоновых реклам, заслоняющий сияние звезд. Но и я сам – дитя города, и у меня нет сил круто переломить свою жизнь, потому что поздно! И мне остается одно – рассказывать, как прекрасна наша земля, молодым, чтобы они не порывали связи с природой, как это сделали мы.
Каюры завернули оленей в стадо Колесова. Палатки его бригады стояли на взгорке, над рекой. Илларион Васильевич сидел у печурки в трикотажной рубашке с короткими по-летнему рукавами и потягивал крепко заваренный чаек. С первого взгляда ощущалась разница между палаткой семейного и холостого оленевода. У Амосова даже в необставленной палатке было уютно, а у Иллариона и хвои на полу свежей не было, и печурка стояла как-то криво, и чайник был закопченный до черноты, и кружки потемнели от чая, и даже дрова, казалось, не хотели гореть так радостно, как в палатке Трифона, да и сами палатки стояли какая где, и возле них валялись нарты, сделанные абы как, не в пример амосовским, добротным и легким. Чумработница – не жена, она не создаст уюта оленеводу, – понял я.
В бригаде Колесова работали молодые парни, гоняли они стадо много меньшее, чем у Амосовых – всего около семисот оленей, и Лысенков намеревался после разделения стада передать ему отделенный молодняк. Но из этого потом ничего не вышло. Оленеводы бились несколько дней, но не смогли разделить стадо, как хотели. Тугутки прорывались через ветхую изгородь к важенкам, с которыми привыкли пастись.
Вокруг стада Колесова ходили волки, и пастух Мартынов отравил двух – самца и самку, разбросав приманку в местах потравы. За лето волки потравили у Колесова около сотни телят и взрослых оленей – урон немалый.
Каждое стадо пасется в отдельном распадке. Чтобы олени далеко не разбредались, распадок перегораживают жердяной изгородью, а на сопки, на гольцы олень и сам не идет зимой. Огораживание оленьих пастбищ принято в передовых хозяйствах страны, оно избавляет от неизвестных потерь – они пока очень велики в совхозе. В Швеции, Норвегии, Финляндии огораживают оленьи пастбища стальными сетками, в совхозе сетки пока нет, но зато в избытке повсюду есть лиственничные жерди. Ставить изгородь надо сразу на всем протяжении, то есть на двести – двести пятьдесят километров, иначе олени, скучившись в одном месте, уничтожат, вытопчут ягель, и вся затея обернется убытком. Построить такую изгородь в лесу стоит немало – около восьмидесяти тысяч рублей, но в совхозе уверены, что затраты эти окупятся через год-два, устранив неизвестные потери оленей и облегчив труд пастухов. Такая изгородь в двести километров нужна для одного-двух стад, а их в совхозе более десятка.