УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

Клипель Владимир Иванович

Но если взять во внимание, что каждый грамм золота увеличивает мощь нашей Родины, ее авторитет на международной арене, то труд старателя приобретает совсем иную окраску. Он становится подвигом во имя величия Родины, равным ратному на поле боя, и рубли, даже «длинные», надо рассматривать лишь как слабую компенсацию за то, что никакими деньгами оценить невозможно.

Артель вела промывку приборами двух типов – вашгердом и элеваторами. Вашгерд – водяная доска дословно – менее производителен, он способен пропустить около пятисот кубометров породы за сутки, а элеваторы по тысяче. Различие их в том, что на вашгерде порода подается в бункер и тут же размывается струей из монитора. Размытая масса – пульпа через отверстия в перфораторном листе попадает на колоду, а крупные камни на выброс в отвал. На элеваторе пульпа подается на колоду

по трубе насосом, сама колода уловистее. Старатели говорят, что вашгерды свое уже отжили, на других участках их можно и не увидеть.

В заключение мне рассказали, что золото, такое похожее на первый взгляд, имеет свою точную «прописку», и опытный специалист может безошибочно определить, из какого оно месторождения. Какое бы оно ни было – косовое, в виде мелких шлихов или пластинчатое, образовавшееся в скальных породах и в дальнейшем размытое, оно имеет определенные примеси в виде серебра и других металлов. Абсолютно чистого в природе его не встречается. Отсюда различный его цвет, разный процент содержания, разная его проба.

* * *

Чирков переговорил со своим начальством, и те ему заявили, что никого послать к нему на помощь не могут, в отделах пусто, все мужчины по командировкам. Договаривайся, мол, на месте с артелью. Должны помочь.

– Надо идти и самим смотреть перевал, – сказал я. – Нет ничего хуже, как докладывать о результатах командировки с чужих слов: тебе сказали, что перевал непроходим, а он окажется хорошим, и наоборот. А посмотришь сам и будешь спокойным. Не зря говорится: свой глаз – алмаз, а чужой – стекло. Да и ходьбы тут немного – дня на три-четыре. Справимся. Вот только оружие попросить не мешало бы. Вдруг медведь…

Кажется, я убедил Чиркова, он согласился с моими доводами: пойдем, посмотрим! Глазомерную съемку сделаем, крутизну склонов замерим, легенду дадим подробную.

Но идти пока некуда, сыплет дождь, а в такую погоду лучше сидеть и не соваться в лес без крайней нужды, если не хочешь нажить себе неприятностей, вроде воспаления легких или какой другой хворобы.

Лишь к вечеру наметился перелом в погоде, над сопками образовалась щель и в нее хлынул свет зоревого неба. Облака расползались, будто простыня, изъеденная кислотой. Лишь острые пики вершин еще были обложены туманом и не хотели открываться взору. Особенно полагаться на погоду не приходилось, потому что рядом находилось море и в любой час все снова могло затянуть туманом, но мы пересмотрели свои вещички: все, без чего могли обойтись в трехдневном походе, отложили.

С утра ничего понять было нельзя – с моря гнало низкий туман, и, что откроется, когда он поднимется, сказать было трудно. Однако мы решили собираться, Разин не отказал нам в продуктах на дорогу. Когда я пришел к повару, он повел меня в склад и начал совать мне консервы, хлеб, сахар в таком количестве, словно мы уходили на полмесяца. Идешь в тайгу на день, запасайся на неделю, – говорил он, однако я надеялся, что в пути нас ничто не задержит и от лишнего отказался.

Оказалось, что у нас нет котелка. Мы взяли двухлитровую консервную банку, которой кто-то черпал из бочки солярку, обожгли ее на костре, а затем оттерли до блеска песком и золой. Приделали к ней проволочную дужку. Котелок получился на славу. Дело оставалось за оружием. У меня был маленький, почти игрушечный топорик, чтоб срубить палку для палатки, а у Чиркова для этой же цели большой нож. Что медведи могут нам встретиться, мы почти не сомневались. На Охотском побережье этот зверь еще водится в достаточном количестве. Утешало лишь то обстоятельство, что в летнее время зверь найдет, чем поживиться, и не станет нападать на безобидных путников. К тому же, как правило, зверь всегда старается уйти от человека по-хорошему. Если б не было исключений, то можно было бы и не беспокоиться.

Чирков попросил у Разина карабин, но тот ответил, что не может оставить участок без оружия. Много ли, мало ли, но здесь временами хранится металл. Мы знали, что помимо карабина на участке имелись наганы, но, получив отказ, просить больше ничего не стали. Обойдемся. Нет так нет. Будь на месте Разина любой другой человек, он поступил бы так же, потому что за оружие спрашивают строго, а мы были к тому же посторонними людьми на участке, могли утерять его, утопить в речке – мало ли что могло еще с нами случиться,

и он не хотел рисковать. Если б еще он отправлял своих людей в тайгу, – другое б дело, а мы шли сами, по своей доброй воле, и никакой ответственности за нас он не нес. Мы это понимали.

Нам советовали взять с собой пса, – их бегало на участке несколько, но нам рекомендовали более старого Фому, говорили, что этот пес надежный, в беде не бросит, хотя и начисто глухой. Мы решили, что поскольку без оружия, да еще с глухим псом, мы скорее можем попасть в беду и отказались. Пес мог запросто навести на нас медведицу, а с ней шутки плохи. Уж лучше без него.

К складу с горючим шла машина, мы втиснулись в кабину и покатили. От склада к перевалу было ближе километров на десять, и пренебрегать таким расстоянием при бездорожье не следовало. Шофер – высокий тридцатилетний мужчина, – здесь кого ни возьми, все принадлежали к этому зрелому возрасту, – Соколов Дмитрий Иванович, с улыбчивым смуглым лицом, привычно крутил баранку, нимало не беспокоясь, что машину кидает на ухабах. Тяжелые темные руки с ороговевшими на ладонях мозолями спокойно лежали на баранке, без видимых усилий поворачивая ее вправо-влево. Дорога шла через перемытые отвалы, грядами лежавшие поперек ключа на ширину в сотню метров. Глядя на следы, оставленные старателями, диву даешься, сколько земли им пришлось перевернуть и перемыть, чтобы дать килограммы металла.

– А что, Дима, – обратился я к шоферу, – ты не из амурских ли казаков случайно? Такой же смуглый, скуластый.

– Что вы! – Он смеется, показывая полный набор белых зубов. – Я соловей курский. Там родился в сороковом году. Отца на фронт забрали, а мы с матерью – нас двое у нее было – в деревне оккупацию пережили.

– Какая же судьба тебя на Север забросила?

– В армии тут неподалеку служил, да так и остался в этих краях. Должность у меня еще до армии была – шофер, да и в армии пришлось баранку крутить, так что с северными условиями успел ознакомиться. Восемь лет стажу работы на Севере, второй класс имею. Перед старательством работал в Аяне, там с артелью и познакомился. В январе этого года пришлось дорогу на Томптокан пробивать. Пятьсот девять километров – ни избушки на пути, ни поселка. Тайга, сопки, наледи. Реки которые позамерзли, которые нет. Морозы жмут – под пятьдесят градусов, чуть в наледи стал, тут же вмерзнешь так, что потом трактором не сорвать. Иной раз так дергают, что душа болит: ну, думаешь, все, пропала машина, порвут раму! У нас машины марки «Урал», они себя хорошо зарекомендовали в условиях Севера. И по реке жмешь, вода чуть ли в кабину не заливается, – ничего, и на крутизну хорошо лезет, и по курумникам жмет. Добрая машина.

Придерживая одной рукой баранку, он другою полез за куревом, но ни у кого не оказалось поблизости спичек, и он, пожевав сигарету, выплюнул ее.

– Дорогу пробивали целым караваном машин. Впереди бульдозеры, тракторы с будками, чтоб можно было обогреться и поспать. В машинах дремать категорически запрещалось, потому что если ветер тянет сзади, то часть газов проникает в кабину, и тогда можно угореть и дать «дуба». Спали мы в будках. Снарядили нас в эту дорогу основательно. Каждому в машину запас еды, горелку для подогрева пищи, сапоги, валенки просторные, тапочки, теплую одежду. Чтоб, если пришлось в наледь или в воду выскочить, тут же мог переодеться и переобуться. У меня случалось не раз, пока под машиной возишься, спиной примерзнешь. Всякое бывало в пути: и в заносы попадали, и в наледи вмерзали, и зверя всякого встречали. Нигде таких гор не видывал, как на Джугджуре. Вот бы вам, как художнику, побывать на Джугджуре зимой! Вот уж где картины так картины…

Я слушал и вспоминал, как много написано о десятидневном переходе батальона строителей из Хабаровска в Комсомольск, и возразить тут нечего: переход действительно героический, потому что совершали его в декабрьские злые морозы. Строители нового города ждали эту подмогу, и люди понимали это, шли от зари до темна, чтоб только скорей. Провести машины с грузом по бездорожью, по камням, наледям, через снежные заносы и бураны, через трудный даже для пешехода Джугджур в десятки раз труднее, тут требовались усилия сплоченного коллектива, а в одиночку нечего и думать о преодолении такого пути, однако это расценивается сейчас как рядовое дело. Север! Здесь каждый шаг граничит с подвигом, с геройством, но кто и когда об этом расскажет?… Разве старатель, подвыпив, разоткровенничается?!