УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА

Клипель Владимир Иванович

– Э, не говорите, – живо возразил Петро, пристраиваясь рядом, чтоб я его лучше слышал. – У нас один геолог перочинным ножом медведя зарезал. Его за это потом премировали. А еще был случай, что геолог на маршрутной тропе повстречался с медведицей. Она к нему кинулась, и на его счастье между ними не то валежина, не то камень оказался, и она его с наскоку не сбила. Парень шел без оружия, образцы в мешке нес да молоток геологический в руках. Он и хватил эту медведицу по черепу молотком, а со страху силы в руках прибавляется, это уж всегда. Хватил, а потом бросил мешок с образцами и молоток свой и деру на табор. Прибежал, рассказывает, так, мол, и так, медведица чуть не задрала, пришлось все кинуть. Пошли туда, смотрят, а медведица мертвая. Он ей молотком

череп просадил…

Постепенно прошло волнение от встречи, замолкли мы и потянулись гуськом по тропке, благо, что она как раз туда тянет, куда и нам надо. Наверняка эвенки оленей гоняли из-за хребта к морю. Раньше они такие перекочевки часто делали, чтоб дать олешкам возможности солью морской подкрепиться, а самим запастись рыбой на долгую зиму. Ягель в этих местах был неплохой. Я говорю «был» не случайно. Был, а нынче почти его не видать, и по склонам на сопках заметны давние гари. От пожаров на Севере не столько лес страдает, сколько оленные пастбища. После огня ягель вырастает не скоро, лет через десять-пятнадцать, а то и вовсе не возобновляется. А люди, которые ныне идут в тайгу с разными экспедициями, не очень-то заботятся о сохранности пастбищ, иным и вовсе наплевать, как будет жить эвенк без оленей, их девиз таков: «Тайга велика, ни черта ей не сделается. Жги ее и с корнем выворачивай. А наше дело гроши заработать хороши…»

По этому случаю припомнилось мне, как год назад, ожидая самолета в аэропорту, вели мы с Василием Степановичем Охлопковым неторопливые беседы и он говорил:

– На производстве порядок твердый: прежде чем допустить к работе, будь добр, сдай экзамен по технике безопасности, распишись, что ты ознакомился с правилами производства, а потом берись за дело. У геологов и лесоустроителей без справки о прививке от энцефалита не берут в экспедицию. А вот о том, как вести себя в лесу, чтоб не портить народное добро, у нас не тревожатся. А ведь каждый пожар – это тысячи на дым. Тем более это опасно у нас на Севере, потому что ягель даже из-под копыта не скоро восстанавливается, а после пожара тем более. Я об этом не раз говорил, почему не требуют такой техминимум от геологов, от всех, кто в лес идет…

И вот идем, встречаем старые стоянки оленеводов, видим на деревьях затески, заплывшие от давности, местами тропу наторенную, а ягеля нет. Не стали бы эвенки здесь оленей гонять, если б корма не было. Был здесь ягель, был…

Идем, а день прямо на редкость, прямо удивительно, насколько хорош. Солнце сияет ласковое, небо бездонной синевы, кучевые облака висят в вышине недвижимо, белые и опрятные, и голубые тени от них заснули на зеленых кручах сопок. Шумит веселая речка в лесистых берегах, торопится к морю, и под ее воркотню дремлют разомлевшие лиственницы. И когда глянешь вдоль ее долины, то видно становится, с какой высоты берет она свое начало, аж оттуда, где бурными волнами вздыбились пепельно-серебристые гольцы сурового Джугджура. Будто алмазы в короне великана, сверкают языки снега на крутых изломах хребта, и влажные облака своими боками осторожно протирают пыль на их ослепительных гранях.

Неужели мы доберемся до них, до этих снегов, до обрывистых цирков, до каменных исполинских останцев, пропоровших хребтину Джугджура в самых неожиданных местах? Даже не верится.

Я так давно-давно загорелся желанием увидеть Джугджур, что теперь не могу ни о чем другом думать, как только о встрече с ним. Мое знакомство с ним произошло по книге геодезиста Федосеева «В тисках Джугдыра». Там есть главы и про Джугджур, про его суровые и безжизненные вершины, про злые морозные ветры, которые он посылает на путников, идущих к перевалам. Федосеев описал наш дальневосточный Север как большой художник, как человек, исходивший эти места. Среди этих гор прошла большая часть его жизни, здесь, у подножия одного из пиков, покоится его сердце. Эти места он любил, и поэтому завещал похоронить его тут, на земле, которой отдал себя живого, свою энергию, свой пытливый ум. Он знал эту землю, ему можно во всем верить. И все-таки я

хочу увидеть Джугджур своими глазами. Недаром говорится, что лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.

Про зимний суровый характер Джугджура я слышал и от Димы-шофера. Он рассказывал про снега и наледи в несколько метров толщиной, в которых деревья порой скрываются чуть ли не до макушки, про ветры, ледяными потоками врывающиеся в долины и ущелья с западной стороны хребта, про морозы, от которых замерзает дыхание и падает кристалликами инея. А сейчас я вижу, как цветет малиновыми метелками кипрей, как на щеках распадков, будто брызги голубого неба, павшие на серый камень, маленькими куртинками проклюнулись и зацвели незабудки. Таких ярких, таких откровенно голубых мне не приходилось видеть даже дома, хотя Хабаровск много южнее Аяна. Деревья, кустарники, травы источают ароматы, и воздух пьянит и кружит голову, как хорошее игристое вино. Я знаю, что нам здорово повезло, и такой погоды, как сегодня, может быть, уже не случится здесь до конца лета, и тогда все переменится. Пусть, но я буду знать, какой ласковой бывает улыбка Джугджура.

Я счастлив, честное слово. Но я здорово устал. После трех лет кабинетной сидячей жизни и десять километров бездорожья – расстояние. Мы еще раз переходим через бурливый ключ и останавливаемся отдохнуть.

Сапоги, полные воды, весят, кажется, по пуду, их просто невозможно стащить, босым ногам приятно на теплой гальке. Мы сняли потную и мокрую одежду, развесили ее по кустам, а сами запалили маленький костер и поставили чай. Есть не хочется, на еду просто недостает сил, только пить, пить…

Но так чувствую себя только я, а Петро не выказывает усталости, спокоен и деловит. Если б не я, он за один день прошагал бы к перевалу. Так. он говорит. Верю. Вполне возможно. Я ведь уже плохой ходок, об этом его предупреждал, да нам и торопиться некуда. Однако и он не хочет есть. По валежине ползают жуки-усачи, красная бабочка-поденка порхает над белыми валунами. Издали все камни кажутся одного бледно-голубоватого цвета, а присмотришься, и все они разные: голубоватые, зеленоватые, белые как сахар, и желтоватые, и коричневые, и дымчатые, и почти черные с белыми прожилками кварца. Петро геолог, он знает их все, называл их, но я запомнил только лабрадорит – голубоватый камень, стеклянно поблескивающий, словно бы тронутый морозными игольчатыми кристалликами льда. Он играет на свету, когда его поворачиваешь. Петро сказал, что из таких пород слагаются горы Лабрадора. Может быть. Знающих людей полезно слушать уже потому, что тогда лишний раз убеждаешься, насколько мало сам знаешь.

Одежда подсохла, мы отдохнули. Пора подниматься. Петро записал в блокнот характер речушки, что дно у нее крупно-валунное и для машин лучше пробивать дорогу по берегу, среди леса, что долина узкая и обрамлена крутыми сопками.

Наша тропка потерялась в густых зарослях стланика. Мы рыскаем от борта долины к борту, отыскивая рединку в зарослях, и вперед подвигаемся мало. Все чаще выходим в русло ключа и прыгаем по валунам с одного на другой. Это опасно, можно сломать ногу или руку, если поскользнешься, но это легче, чем продираться по стланику. Такой путь надо исчислять один к двум. То есть один километр за два километра пути по таежному бездорожью. Даже доселе спокойный и невозмутимый Петро ругается последними словами и проклинает стланик:

– Я этот стланик не перевариваю, терпеть его не могу!

Интересно, а кто его любит? Впрочем, если бы он рос возле дома и благоухал хвойным настоем, одаривая своими вкусными орешками, кому пришло бы в голову ругать его?

К невзгодам пути прибавились терзания от комаров, мошки и каких-то кусучих, словно осенних мух. Ручей, по которому идем, делает все большие перепады, в его русле лежат камни по кубометру и по три, по таким уже не попрыгаешь. А стланик все крупнее и чаще, и без всякого просвета. Забились в такую чащу, что не прорваться. Не идем, а перебираемся с ветки на ветку, как обезьяны, срываемся и падаем, и нас беспощадно жрут комары, мошки, мухи.