УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА
Шрифт:
– Один раз ходили по этой дороге? – спросил я.
– Какое – раз! Три. Первый рейс занял полтора месяца, а второй и третий – поменьше. Дорога, какая ни есть, все ж пробита. Третьим рейсом возвращались уже в мае, реки распустились, так по воде жали. Успели. Гляньте-ка, наш Фома бежит!
В самом деле, стороной бежал белый пес, стараясь не отставать от машины.
– Фома! Фома! – высунувшись из кабины, закричал Дима и, засмеявшись, махнул рукой: – Ни черта не слышит!
Склад с горючим располагался на большой поляне, среди леса. Дима сбросил с машины порожние бочки и уехал. Мы остались одни. Дело близилось к вечеру, идти в тайгу на ночь глядя нам не было никакого резону, и мы решили заночевать на месте. Заодно проверим наше походное снаряжение.
Сходили
Вокруг поляны, по лиственничнику, густо рос голубичник, но урожая на ягоду не было, ягодки кое-где. Не видно было и грибов, хотя обычно их на Севере бывает уйма. Особенно груздей, маслят, подберезовиков и подосиновиков. Лет пятнадцать назад мне довелось видеть, насколько щедр бывает Север на грибы. Шли мы от Экимчана – это в Амурской области, самый север ее, на реку Уду. Когда стали подниматься на Селемджинский хребет, то вся тропинка была покрыта грибами, один к одному. Лошади буквально ступали по грибам. Да не какие-нибудь замухрышки, а все ядреные, крепкие, грузди в основном. И так до самого перевала. А начали спускаться и, как отрезало, ни одного. Доводилось видеть и рясную голубику. Эту ягоду, как и бруснику, берут на Севере черпаками, чтоб не по одной ягодке, а сразу – жменю. За день собирают ведер по шесть, а иные мастера и поболее. Вот это ягода!
Палаточка у нас лишь на двоих, легонькая, бязевая, от дождя защита плохая. Настелили мы под бок веток, легли, одним суконным пиджачком укрылись. Напарник мой выехал налегке, даже пиджака не взял, видно, крепко надеялся на свою прошлую закалку. Часов до двух спали хорошо, – это я про себя, я могу спать как сурок, только голову на полено или на кочку положил, и готово, сплю. Мой напарник мучился с вечера бессонницей, а перед утром его начал донимать холод. Это здесь, в долине, – подумалось мне, – а что будет в горах, тде лежат по распадкам снега? За палаткой все вокруг отсырело, а в палатке комары. Видно, высоковато ее поставили, вот и набились из-под низу.
Утром мы бодро позавтракали, разогрев на двоих банку консервов, и в путь. Сначала шли по тропке, среди веселого лиственничника. Внизу шумела речка Мамай, не очень широкая, с зеленоватой прозрачной водой: все камушки на виду. Галька на отмелях, выбеленная дождями, водой и солнцем, чистая, и река от этого выглядела нарядной. Этому способствовало яркое солнышко, с утра поднявшееся над рекой, затянутой туманной кисеей.
Тропа идет по самому краю террасы, возвышавшейся над руслом метров на пятнадцать. Под ногами песок, хвоинки, мелкий голубичник да ягель, идти приятно. Из растительности лиственница – наш сибирский дуб, – не очень высокая, береза белая и другая – мелкая, в полчеловеческого роста, Миддендорфа, ее листики любят ощипывать летом олени. Кое-где, куртинками, стелющийся кедр-стланик. Не любит он низких и ровных мест, его ареал в среднем поясе гор, по каменистым россыпям-курумникам. Приспособился он и к морозам, и к ветрам, и к многометровой толще снегов. Ствол у него вырастает едва на полметра от земли, сантиметров до двадцати в диаметре. Дальше ветки растут по-над землей, не поднимаясь выше, чем на полтора-два метра.
Ветки густо переплетаются с ветвями соседних деревьев, образуя труднопроходимую древесную сетку. Перешагивать через ветви – высоко, под ветки не подлезешь, многие стелются прямо по камням. Идти по веткам тоже невозможно, то и дело оказываешься на ветке верхом. Лучше всего стланик обойти стороной, в крайнем случае – надо рубить через него проход, но до пота, и лямки начинают врезаться в плечи, хотя груза вроде и немного: палаточка, суконный пиджак, этюдничек с красками, топорик, плащ,
Долина Джулгункита много уже, чем у Мамая, крутобокие сопки подступают с обеих сторон. Речка то оставляет небольшую долинку, то вдруг прижмется к самому откосу сопки, и тогда приходится лезть по крутизне. С рюкзаком это очень несподручно, но и по реке не пойдешь – воды по пояс, сразу в костях заломит. Падение реки довольно большое, вода ярится у валунов и шумит неумолчно. Только реку и слышно.
Идти трудно, много валежника, зарослей ольхи по низинам долинки, да и травы высокие, а среди них комарья – не счесть. И вдруг – тропинка, и земля посуше, потверже, и вместо ольхи сырой – лиственница, а между деревьями голубика и даже кустик смородины.
Однако здесь и глядеть надо построже, того и жди на мишку напорешься, он тоже такими тропками любит хаживать. Это мне известно.
Только подумал об этом, как Петро (так я спутника зову) остановился и молча на кучу показывает. Только что мишка тут побывал. Чуть дальше – валежинки перекинуты, камни перевернуты, это он муравьев да улиток искал.
Вот тут мы сразу и затревожились, пошли чуть не на носочках, пружиня шаг, чтоб не хрустнуть невзначай веткой да не привлечь к себе внимания. Если зверь пасется где рядом или отдыхает, ну и пускай себе на здоровье, а мы пройдем тихохонько. Хоть мы и храбрые, – в этом нет никакого сомнения, иначе нас и на веревке в лес не вытащили бы, сидели бы мы со старателями, чаек попивали да слушали их байки, – пошли в медвежье царство без оружия, только полагаясь на порядочность зверя, но лучше бы нам не встречаться с владыкой северных лесов, не искушать судьбу. Это уж потом, когда встреча останется позади, можно будет и усмехнуться, и эдак небрежно сказать при случае: мол, встретились с мишей, поговорили о том о сем. А сейчас идем и уши, как у зайцев, на макушке, туда-сюда, ловят каждый шорох, и дистанцию выдерживаем, как в строю.
По сторонам багульник растет вперемешку с голубикой, и куртинки стланика, и очень этот стланик нехорош тем, что густой и не проглядывается, а может, именно за этим кустом нас миша и подкарауливает.
Петро как шел, так и застыл с поднятой ногой, руку к уху, уловил какой-то шорох, я застыл тоже на одной ноге.
– Показалось, – промолвил Петро и сделал шаг вперед.
И в этот момент из-за куста стланика, как раз между нами, вышел мишка. Шерсть на нем бурая с сединкой, пышная, колышется при движении, как на ветру, морда симпатичная, без оскала, видно, шел зверь без всякого злого умысла и натолкнулся на путников и еще сообразить сразу не может, хорошо это или плохо.
– Петро, медведь! – выдохнул я и замер на месте. Петро обернулся, сразу увидел мишку, ибо до него метров пять-шесть, не больше. Все это быстро и неожиданно: что можно от зверя ожидать, и сообразить еще не успели, а мишка на месте крутнулся и – ходу! И кто это придумал про медведя такую нелепость, что он-де неуклюж, увалень и прочее? Да грациозней медведя и зверя не сыщешь!
Хоть он и порядочный ростом был, и упитан хорошо, и весом сотни на полторы килограммов, а через кусты и валежины идет, будто гибкая ласочка, ни треска, ни хруста, и движения гибки, как у хорошей балерины.
Скрылся, а мы вздохнули облегченно: ступай себе подобру-поздорову, гуляй на просторе!
– Вот видите, – сказал Петро, – я сразу его услышал. Вроде чьи-то шаги. Не испугались?
– Не успел, – сознался я. – Ко мне это поздно приходит, еще на войне заметил, реакция замедленная. Зверь молодой, годиков трех-четырех, сытый. Такой не тронет…
– У меня нож наготове, вот он. – Петро откинул полу, указал на нож. – В случае чего, буду ножом отбиваться…
– Что вы с ножом сделаете, – усмехнувшись, сказал я. – Только раздразните сильней разве…