Улыбка химеры
Шрифт:
Потому что, видите ли, его младший сын Филипп — по-домашнему Липа, этот самовлюбленный, эгоистичный, избалованный разгильдяй, заявил им всем — отцу, старой бабке и вдове своего брата, что, если они не пригласят этого гребаного Легионера, его ноги тоже не будет в банкетном зале!
Он, щенок, смеет ставить семье условия в такой день, когда... Салютов почувствовал, что у него темнеет в глазах. Он видел, что Филипп, разговаривая с Равилем, все время смотрит в сторону зимнего сада. Значит, он видит отца и сознательно нарывается на скандал. Ну что ж, кто посеет ветер, тот пожнет... Громкие быстрые шаги за спиной, скрип паркета.
— Валерий
Салютов круто обернулся. Прямо на него несся охранник из дежурной смены игорного зала.
— Что вы так кричите? Я же не глухой. Охранник наклонился к Салютову, и по его лицу, тревожному и изумленному, тот, еще не слыша новостей, понял — что-то стряслось. Причем только что, несколько минут назад.
* * *
Глеба Китаева вызвали в вестибюль с пульта охраны, куда он спустился сразу же, как только недоразумение с проигравшимся в «блэк джек» клиентом было общими усилиями кое-как улажено и замято. После долгих уговоров клиента «отлепили» от карточного стола, и по тихому приказу Китаева один из охранников сопроводил его в бар угощать за счет заведения. Таковы были правила казино, там, кстати, значилось и то, что с этой самой минуты имя клиента, замеченного в приставаниях к гостям с просьбой одолжить денег, будет занесено в так называемый особый список. Клиент, несмотря на громкую фамилию папаши, перешел в персоны нонграта и в следующее свое посещение «Красного мака» вряд ли бы проник дальше подъезда.
Китаев доложил об этом досадном инциденте Салютову по телефону, сказал, что проведет летучий инструктаж с заступившей на дежурство новой сменой охраны и сразу же поднимется в банкетный зал к семье. Только повесил трубку и тут:
— Глеб Арнольдович! Беда! — В диспетчерскую ворвался один из охранников. — У нас там мертвец! Народ собрался — говорят, у нас в туалете кто-то только что застрелился!
— Что?! — Китаев не верил своим ушам. — В туалете? У нас? Застрелился?! Где Тетерин?!
У дверей туалета в вестибюле уже действительно собрался народ. Какой-то лысый мужчина в дорогом костюме, бледный и взволнованный, что-то сбивчиво объяснял подоспевшим охранникам.
Китаев растолкал всех, рванул на себя тяжелую дверь туалета и вдруг услышал за спиной тревожный женский крик:
— Глеб, Глеб, что случилось?
Вконец ошарашенный, он обернулся и...
Спотыкаясь на высоких каблуках, путаясь в длинном черном вечерне-траурном платье, по лестнице бегом спускалась Марина Салютова. Китаев от неожиданности потерял дар речи. Марина чуть не упала на последней ступеньке — он едва успел подхватить ее.
— Глеб, что случилось, ради бога... Скажи мне... Кто-то застрелился? — Она задыхалась, как победительница марафона. — Кто это? Кто, скажи...
И вдруг она осеклась. Лицо ее застыло. В глазах — это Китаев надолго запомнил — появилось какое-то странное тупое удивление или непонимание...
По лестнице быстро спускался Салютов.
Китаев отстранил цеплявшуюся за него женщину и вошел в туалет. В курительной — просторной, сияющей чистотой — было пусто. Пуста была и стойка из белого пластика, за которой обычно восседал Сан Саныч Тетерин — «человек туалета».
Китаев пересек курительную — розовый мрамор облицовки, зеркала, итальянские раковины, — вошел в туалетную комнату. Из-под двери второй кабинки по кафельному полу сочилась тоненькая струйка цвета граната. Китаев толкнул дверь — она оказалась не заперта.
Навалившись грудью на унитаз, в кабинке ничком лежал мужчина в черной форменной куртке с золотыми галунами. Руки его все еще судорожно обнимали фаянсовый бачок. Фуражка с золотым околышем валялась рядом. Лицо было залито кровью, но Китаев сразу же узнал мертвеца. Это и был «человек туалета» Сан Саныч Тетерин.
Глава 5
НИКИТА
Картина была вроде бы вполне типичная. Кроме одной детали — стреляной гильзы. По логике вещей, ее должны были сразу же найти. Но не нашли.
Но все по порядку.
Для начальника отдела убийств областного ГУВД Никиты Колосова, честно говоря, являлось малоприятной загадкой, как это дежурный по главку сумел отыскать его вечером 5 января в Скарабеевке у Биндюжного?
Новый год справляли душевно. Более душевного праздника Колосов не припомнил. Вечером 31 декабря он и его закадычный кореш — Николай Свидерко (РУВД Северного речного порта), встретившись у «Водного стадиона», махнули к общему другу, соратнику и коллеге Ивану Биндюжному. Тот звонил еще накануне, приглашал. В отличие от москвича Свидерко Биндюжный, как и Никита, был областник. Знакомы они были давно. Оперативником Биндюжный слыл весьма толковым, даже, как говорили, талантливым. К тридцати годам, поощряемый руководством, дорос до начальственных высот в районном отделе милиции.
Но счастье оказалось переменчивым. В результате серии крупных катастрофических неудач личного плана (скандальный развод с женой, которая сразу же бессердечно выскочила замуж за его товарища, благополучно родив ему близняшек-двойняшек) Биндюжный запил.
Освободить его от стойкой зависимости не смогли ни уговоры и увещевания друзей, ни грозные выговоры начальства. Биндюжного понизили в должности снова до рядового опера и сослали в «отстойник» — Скарабеевское отделение милиции, слывшее в районе тихим, отсталым углом.
От прошлой жизни у Биндюжного сохранился в Скарабеевке скворечник на шести сотках в полудохлом садовом товариществе, где он теперь и обитал летом и зимой, ржавые «Жигули», дворняга Химка и плешивый больной медвежонок Хоттаб, которого спас от браконьеров и подарил Биндюжному двоюродный брат-лесник.
Правда, кроме дома-скворечника, на шести сотках у Биндюжного, к счастью, имелась еще и баня. Он срубил ее собственноручно, угробив на этот каторжный труд весь свой отпуск. В эту самую новенькую, пахнущую сосной и липой баньку он и настойчиво зазывал встречать новый век всех своих друзей-корешков. И съехалось их 31 декабря в Скарабеевку немало.
Париться — жестоко, всей ордой начали еще с вечера. К бане подогнали колосовскую «девятку» и врубили на полную мощность магнитолу, чтобы за мыльной суетой не пропустить бой курантов.
Ровно с двенадцатым ударом вспомнили и о «господах офицерах» (кто-то сказал «товарищи»): разливали по кружкам, стаканам, ковшам, котелкам, зычно оглашая тосты. Потом снова жарко хлестались вениками и снова разливали, наполняли, оглашали: за присутствующих, за отсутствующих, за тех, кто на службе, дежурстве и в Чечне, за плавающих и путешествующих (Свидерко вдруг после третьего стакана с тревогой вспомнил о путешественнике Федоре Конюхове и предложил по-быстрому выпить за то, чтобы тот, не дай бог, не утонул в своем Тихом океане), за женщин (увы, их пока еще не было на этом банном мальчишнике), за настоящую любовь.