Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии
Шрифт:
Мы взяли пишущую машинку и уселись в кабину к школьному шоферу Мураду. Футляр с машинкой я положил на колени, чтобы ей мягко было на ухабах.
— Зачем в Ташкент везешь? — кивнул на машинку Мурад.— Сломалась что ли? Чинить хочешь?
— Нам ее вручать будут,— с ухмылкой ответил я.— Сюрприз будет... Оказывается, не так вручили.
— А...— неопределенно протянул Мурад, силясь понять — шучу ли я.— Говоришь вручили не так? А теперь будут так, да?
... В студии собралась тьма юнкоров и юннатов. Многие приехали со своими любимыми зверушками. Одна крошечная собачонка, дрожа щупленьким тельцем, сидела на столе около микрофона и время от времени взвизгивала, будто пробовала — работает ли микрофон. Ее шерстка, с любовью расчесанная хозяйкой, напоминала черный кактус — во все стороны торчали иглы шерстинок. Лучше бы юннатка привезла кактус, похожий на собаку, а не наоборот. Кактус хотя бы не лаял в микрофон.
Разгуливал по студии и огненный петух. Он был лыс и зол, порывистые сильные движения выдавали под перьями мускулистое, стальное тело.
Но по-настоящему удивил нас другой юннат. Он привез чучело орла. Бедняга орел, некогда живой властелин высей, сейчас был намертво прикручен к ветке и пучил остекленевший взор. Зато, в отличие от беспокойного петуха, он, наверное, обладал, с точки зрения телевизионщиков, бесценным качеством: не шевелился и не выбегал из кадра. Оператор мог бы навести на него камеру, отправить «картинку» в эфир и спокойненько уйти обедать или даже отбыть в трудовой отпуск. Орел никуда бы не улетел — послушно сидел бы на экранах телевизоров. Самое смешное, что обладатель этого чучела со жгучим любопытством кивнул на футляр от нашей машинки:
— А у вас там чье чучело? Не заяц? Красивый футляр! Я тоже для своего орла такой достану. Я для своего орла ничего не пожалею.
У меня невольно сжались кулаки. Вот так добряк! Ничего ему для чучела не жаль. Лучше бы раньше задумался и вовремя не пожалел сохранить орлу его собственную птичью жизнь. А то, видите ли, ничего ему сейчас не жалко. А в живых оставить пожалел. Ну и юннат, смотреть противно...
Пишущую машинку мы отдали ведущему из газеты, а режиссер предупредил нас, чтобы мы не забыли натурально обрадоваться, когда нам будут вновь вручать награду. Словно мы ее впервые в жизни видим. Нужно было изобразить, как мы удивлены этой приятной неожиданностью. Режиссеру показалось, что я не очень серьезно слушаю его наставления, и он сердито выговорил:
—Такая у нас специфика. Но это очень трудно для понимания, поэтому я не стану сейчас влезать в детали. Ваша задача — выполнять мои указания. Махну ладонью — говорите. Заверчу руками, будто нитку на левую ладонь наматываю — значит, закругляйтесь скорее и дайте говорить другим. Смотрите поверх камеры. Где красная лампочка загорится — та, значит, в эфир работает. Ясно вам?
Уж куда яснее. Нитками только кукол водить.
Но все равно вышла закавыка. Когда нам вручили машинку (то есть вернули обратно) и все в студии стали радостно аплодировать, режиссер махнул мне рукой и я, почему-то вдруг растерявшись, уставился на красный пупырышек поверх работавшей камеры и залепетал, позорно заикаясь:
—Я... Мы с Андреем очень рады... Спасибо за машинку... Она отлично печатает... Мы на ней еще в том месяце заметки для стенгазеты...
Я в ужасе умолк, только сейчас сообразив, что говорю совсем не то. Да и режиссер, нервно заметавшись, стал спешно «наматывать нитку на левую ладонь» и кивать в сторону Андрея. Нитка живо придушила меня. А Никитенко, будто только ждал момента выскочить в эфир, глянул в телекамеру, подался вперед, напрягся, словно хотел разглядеть что-то в ее холодном стеклянном блеске, и вдруг закричал, отчаянно моргая:
—Мама, ты меня видишь?.. Мама, я, кажется, утюг забыл выключить, когда галстук гладил. Проверь, пожалуйста...
Я скосил глаза на режиссера. Он наматывал на ладонь уже, пожалуй, третью катушку ниток...
Мы ожидали окончания передачи, сгорая от стыда друг за друга. Ну и победители! Ведь весь поселок, вся школа смотрела сейчас на нас.
Наконец пытка прекратилась. Погасли над головой огромные лампы, с которых лился на нас нестерпимый душный свет. Мое лицо было мокрым и горячим. Полыхал и Андрей. Я сердито глянул на него:
—Ты понимаешь, что натворил? Какой еще утюг? Где твоя память раньше была? Над нами же смеяться будут.
—Ты тоже хорош...— отбивался Андрей.— Выдал всех. Кто тебя за язык тянул, что машинка давно подарена. Тебе же объяснили — специфика у них такая.
Можно было ехать обратно — Мурад терпеливо ждал нас на стоянке телецентра. Я уже ступил было на подножку, но тут взмолился Андрей:
— Давай на ярмарку забежим — это ведь рядом.
— А что мы там потеряли? — отрезал я. — Может, хочешь утюг купить — взамен перегоревшего?
Но Андрей спокойно пропустил это мимо ушей и деловито объяснил:
—Там отличный фотомагазин. Мне нужна пленка в шестьдесят пять единиц. Кончается, а у нас такой нет. Давай забежим. Это быстро.
Фотомагазин мы нашли быстро — Андрей вел к нему уверенно. Эта дорога была ему хорошо известна. Он купил пять коробок пленки, и мы пошли обратно к стоянке — вдоль тягучей ленты магазинов, сцепленных друг с другом, как вагончики бесконечного бетонного поезда, загнанного в тупик. Если бы магазинчики стояли не на фундаментах, а на колесах, к ним можно было бы подвести рельсы, подогнать тепловоз и перекатывать веселую ярмарку с места на место, заманивая покупателей не только в Ташкенте, но, к примеру, и в нашем поселке.
Мы проходили мимо витрин, уставленных часами и сумками, зонтами и кастрюлями. Из распахнутых дверей кафетерия валил вкусный запах цыплят-табака. Когда, лавируя в толпе, мы пробегали мимо одной из витрин, что-то царапнуло мой взгляд, испугало. Захотелось вернуться и посмотреть — что.
—Погоди!— я схватил Андрей за руку.— Подожди секундочку, я сейчас,— и бегом вернулся к озадачившей меня витрине.
Среди всевозможных ложек и подстаканников, хрустальных корзин и чугунных черных коней стояла ваза, фарфоровая ваза. И ваза, и картинка на ней были мне на диво знакомы.
Эта ваза была близнецом, родной сестрой той, которую Ромка Суровцев сдал лейтенанту Барханову. К вазе привалился ценник — 8 рублей 20 копеек
Я подозвал Андрея:
—Гляди что тут, узнаешь?
У Андрея отвисла челюсть.
— Та самая,— ахнул он.— Лаокоон... Продают что ли? Это же комиссионный магазин. Как она сюда попала?
— Продают...— передразнил я Андрюху. — Наша в кабинете стоит — забыл, что ли? Ее школе передали.
Андрей захлопал глазами.
— Точно! У нас она... Тогда откуда эта?