Улыбка лорда Бистузье. Часть вторая из трилогии
Шрифт:
Стасик накалывал кончиком ручки буквы, бубня что-то. Внезапно он отбросил ручку, победно вскинул руки, вскочил и завопил:
—Нашел! Я нашел! Вот так лорд!..
Все еще ничего не понимая, я с изумлением и опаской глядел на ликующего Стасика. Он напоминал сейчас Архимеда, который, вытеснив некогда из исторической ванны воду, смекнул, что тут кроется великий закон, и точно также, задолго до Стасика, первым крикнул: «Эврика!.. Я нашел!..»
Пританцовывая, Стасик вернулся к парте и, подозвав меня пальцем, написал размашисто: «Бульдозерист».
—Ты
У меня едва не отнялся язык. Ай да Стасик! Какое слово вытеснил из Лорда Бистузье!
— Точно!— потрясенно выдохнул я. — Бульдозерист!
— Догадываешься, кто?
Я тут же вспомнил, что Стасик пришел к своему архимедовскому озарению сразу после того, как обнаружилась пропажа зеленого фломастера, и неуверенно выдохнул:
—. Дедушка что ли? Дедушка Абдурахман?..
Стасик рассмеялся:
— Конечно, он! Он же всю жизнь с техникой работал. Сначала трактористом был. На войне — танкистом, а потом пересел на бульдозер. Ты же и сам это знаешь.
— Выходит, он и засыпал ночью канаву?
— Кому еще...
— И конверт Эркину подсунул?
— Больше некому. Его работа.
Уж тут, не выдержав, мы рассмеялись дуэтом. Отдышавшись, Стасик повторил, похохатывая: «Товарищ жених! Посетите... ой, не могу!... ваших т-тоскующих п-подшефных...»
Оставив нераскрашенным только фикус, мы помчались к Стасику. Когда пробегали мимо почты, я предложил:
—Есть идея...
Купили конверт. Мы присели за стол и на голубоватом бланке телеграммы написали: «Лорду Бистузье тчк Срочная тчк Просим вернуть зеленый фломастер тчк Благодарим за канаву и за свет в классе вскл».
Телеграмму мы вложили в конверт.
... Дедушка Абдурахман смотрел телевизор.
— Это вам!— торжественно сказал я, протягивая ему конверт и с трудом сдерживая улыбку.
Прочитав телеграмму, дедушка Абдурахман развел руками, потом медленно и словно с сожалением взял с тумбочки портсигар, раскрыл его и...
И вытащил из него зеленый фломастер.
Заглянув в класс, секретарша директора тетя Зина поманила пальчиком нашего учителя Эммануила Львовича и с таинственным видом подала сложенную бумажку. Эммануил Львович пробежал глазами текст, потом призывно помахал переданной ему запиской, подзывая Андрея Никитенко:
— Иди сюда, национальный герой школы. Это директор о тебе пишет. Кличет тебя для неотложного дела.
Андрей подошел и уставился в записку.
— Вслух читай,— с улыбкой сказал учитель.— Тут секретов нет, пусть все знают, какие люди есть в нашей школе.
Мы заволновались. Да и как не прийти в беспокойство — никому из нас Мумин Ахмедович никогда не присылал личные послания во время урока. Чем же так отличился вдруг Андрей? Вроде бы всегда на виду у всех. Ну, скромник!
Впрочем, все сразу же разъяснилось, хотя сама записка задала нам новую загадку.
Андрей прочитал вслух директорскую депешу: «Уважаемый Эммануил Львович! Прошу Вас разрешить Андрею Никитенко срочно взять в лаборатории фотоаппарат и зайти ко мне, требуется экстренно сфотографировать на Доску почета девятиклассника Романа Суровцева, совершившего редкий и благородный поступок. Заранее благодарю за содействие».
Выходит, вовсе не Андрей герой, хотя он и знаменит на всю школу как фотограф. Герой-то — девятиклассник Ромка Суровцев! Герой!.. В это трудно было поверить. Ромка Суровцев, старший брат нашей Кати, всю предыдущую свою жизнь, проходившую у всех на виду, отличался в чем угодно, но достижений в области благородства, насколько мы его знали, не имел и малейших. Его подвиги удивляли бессмысленностью, а беспричинный и злой смех пугали
Это именно он связал однажды хвосты четырех котов крестовиной веревки, чтобы проверить, как побегут они на все четыре стороны, топчась на месте...
Как-то зимой, шутки ради, Ромка вынес из школы швабру, остановил какого-то первоклассника, приказал опешившему малышу развести в стороны руки, затем уже сам продел в оба рукава швабру, пропустив ее за спиной перваша, глухо застегнул на нем пальто, нанизал портфель на рукоять швабры и только тогда велел зареванному бедолаге топать домой. Ромку, конечно же, нашли родители распятого на швабре малыша. Но Суровцев предпочел объясниться с ними легким смехом, заявив, что малыш проучен за неуважение к старшим — видишь ли, не сдернул шапку и не поздоровался, когда проходил мимо Ромки.
Это он, Ромка Суровцев, хохмы ради пропустил через мясорубку торт, заготовленный к собственным именинам, и в результате поданный к столу на лягане в виде приторного фарша.
А начинались эти его дикие проказы с того, что еще в пору, когда он был первоклассником, выловил в аквариуме школьного зооуголка шесть золотых рыбок, отнес добычу домой в литровой банке, поставил на зажженную плиту сковороду и пустил рыбок плавать в оливковом масле. Когда его спросили, почему он заживо изжарил рыбок, юный живодер презрительно скривился:
— Никакие они не золотые. Притворялись только. Ни одна не попросила пощады, ни одна не обещала вместо меня в школу ходить. Разочаровался... А золотые просят. Даже у Пушкина об этом написано...
Это он Пушкина проверял на честность...
Если бы в пушкинской сказке, вместо добродушного горемыки-старика, рыбку выловил Ромка Суровцев, не стал бы он мелочиться, как тот рохля-старик, не просился бы вместе со своей жадиной-старухой в бояре да дворяне. Ромка сходу приказал бы золотой рыбке, чтобы она назначила его директором школы. От желаний Ромки Суровцева любая золотая рыбка утонет, океан закипит и испарится, а спелый помидор обратно позеленеет, вспять...