Улыбка льва
Шрифт:
— Понятия не имею, — отвечает Леонт.
— Мне нужно в туалет, — доверительно сообщает Тертий, дыша в лицо, — прямо сейчас, иначе… — В его голосе слышится угроза. Он даже притопывает ногами.
— Спроси у дежурного…
— А ты кто? — Глаза Тертия мутно блестят.
— Вон там, у бюро…
— Не справлюсь, — признается Тертий.
— Тогда лучше дотерпеть до номера, — советует Леонт.
"Чертов этикет", — думает он.
— Хорошо, — соглашается Тертий, — поехали…
— Где тебя валяло? — задает
— Кто это? — спрашивает Тертий и смотрит куда-то за спину Леонта.
— Не знаю, — отвечает Леонт.
— Я хочу в одно место!
— Заткнись, — говорит Леонт, — и без фокусов.
— Кто это? — Тертий снова порывается отклеиться от стены. Руки его висят, как перекрученные помочи, и он безвольно вихляется всем телом, как язык колокола.
— Стой спокойно!
Лифт задерживается где-то наверху.
— Я хочу в туалет, — заявляет Тертий, — здесь есть туалет? Отведите меня в туалет. Если я сейчас не попаду в туалет!.. Вот сейчас упаду на колени!
Завуалированная угроза вполне в его стиле, как, впрочем, и беззастенчивая раздача банальных советов. Когда-то он работал театральным режиссером, а теперь перебивается, сотрудничая с мелкими киностудиями. Порой на телевидении он рекламирует вместе с Мариам противозачаточные средства и вечно сидит без денег.
Его лысина блестит, как бильярдный шар. "Что в нем нашла Мариам?" — думает Леонт.
Наверное, то, что ниже, — бросает Мемнон. — Уж точно не то, что выше.
Не может быть, разве одно сопоставимо с другим? — спрашивает Леонт.
Для некоторых женщин — безусловно, чем страшнее, тем милее. Но дело здесь в стихийности. Даже глупость в квадрате более привлекательна.
Наконец-то дверь мелодично открывается, и Леонт втаскивает Тертия внутрь.
"Чертов пьяница, — думает Леонт, — бросить его, что ли?"
Тертий отзывается отрыжкой.
Проявить сострадание к ближнему, увы, наш христианский долг… — напоминает Мемнон.
… ты его ославишь? — догадывается Леонт.
… не надо связываться с гениями, — отвечает Мемнон.
— Кажется, я перебрал, — объявляет Тертий, икая и закатывая глаза.
— Не то слово… — Леонту приходится держать его за руки, чтобы предупредить попытки добраться до ширинки.
— Врешь, и-ик-к-к… — Тертий никак не может сосредоточиться на лице Леонта, — я верлибр-рилист… и-ик-к-к… вив… вив… и-ик-к-к… медалист-вивризмист… нон… нон… нонвивризмист… и Шарлотта. Ты знаешь, кто такая Шарлотта?
Выдыхает пары месячного накопления и рассуждает:
— Правильно! Ты не должен знать, кто такая Шарлотта, и не узнаешь, потому что я тебе ничего не скажу. Это тайна — большая и круглая, как луна. Понял?
Нижняя часть его тела упирается
— У нее четыре глаза и два рта. По секрету — я с ней сплю.
Раб самого себя. Он всю жизнь старается выглядеть гениальным. Это заметно даже по наклону головы. У него патологически развито чувство собственной исключительности. "Ты, часом, не рассматриваешь свои фекалии?" — хочется спросить Леонту.
— Плевать, — отвечает Леонт. — Оставь ее себе на завтрак, когда будет болеть голова.
— Ты не знаешь, что такое настоящая жизнь. Но я тебя просвещу.
Он важен, как персидский шах. Где-то там у него, за семью печатями, гордость непонятого пьяницы.
— Попробуй, — соглашается Леонт.
— Я могу всю ночь читать стихи и пить и напиться, как скотина, и не буду при этом ни перед кем оправдываться. А ты можешь?
— Не могу, — качает головой Леонт.
— Видишь, в чем наше отличие, — говорит Тертий. — Я все могу. Я слишком люблю веселую жизнь.
— Вижу, — соглашается Леонт.
— Плохо, что я имею женскую душу, — рассуждает Тертий, — но по-другому не получается. Мне иногда плакать хочется. И почему я не женщина? Почему?
Он чудом не теряет способности стоять. Зад служит ему противовесом.
— Сейчас все возможно. Кто тебе мешает. Разрежь промежность.
Тертий молча соображает.
— Нет, не подойдет…
— Почему? — спрашивает Леонт.
— Я слишком люблю пиво. И вообще, боюсь, что у меня не будет получаться…
Пьяное откровение — как пена из горлышка.
— … я люблю и женщин. По секрету — это моя главная слабость. А еще я люблю одиночество — тихо сам с собой, понимаешь? Лежать под кем-то?! Не по мне…
— Широкий диапазон… море таланта… — понимающе кивает Леонт.
— Не сочетается… — делает вывод Тертий. — Ясно!
Губы у него сложены, как у вечного шута.
Большая потеря — некому восторгаться.
— Научишься, — говорит Леонт.
— Ты что, смеешься надо мной? — спрашивает Тертий.
— Конечно, нет, — отвечает Леонт.
— Больше ничего не скажу.
— Сделай одолжение. Ты мне и так уж надоел.
— Но тебя я переплюну в прямом и переносном смысле!
— Валяй, — соглашается Леонт.
— Думаешь, не смогу? — спрашивает Тертий, театрально выпячивая подбородок.
— Сможешь… — соглашается Леонт, — у себя в ретираде.
— И здесь тоже!
Тертий плюет, и по зеркалу ползет слюна.
Безвкусный комик, жертва сикофантов, кинэдэ, шарманщик-имитатор, жонглер чужими идеями, который выпустил пару книжек стихов и сборник грошовых рассказов, в которых больше сентиментальности, чем песка на морском берегу, — обмылок цинцинатского легионеллеза.
"Я прекрасно помню, что он страдает ридингфобией, — вспоминает Леонт, как же он пишет?"