Улыбка
Шрифт:
— А марсиане в общем-то ничего. Право слово, мужчины как мужчины, — томно протянул другой голос.
— Эй, вы! Ау! Марсиане! Э-эй! Эттил с воплем кинулся бежать…
Он сидел в парке, его трясло. Он перебирал в памяти все, что видел. Поднимал глаза к темному ночному небу — как далеко он от дома, как одинок и заброшен! Даже и сейчас, сидя в тишине под деревьями, он издали видел: марсианские воины ходят по улицам с земными женщинами, скрываются в маленьких храмах развлечений, — там, в призрачном полумраке, они следят за белыми видениями, скользящими по серым экранам, и прислушиваются к странным и страшным звукам, а рядом сидят маленькие женщины в кудряшках и жуют вязкие комки резины, а под ногами валяются еще комки, уже окаменевшие, и на них навеки остались отпечатки острых женских зубов. Пещера ветров — кинематограф.
— Привет!
Он в ужасе вскинул голову.
Рядом на скамью опустилась женщина, она лениво жевала резинку.
— Не убегай, — сказала она. — Я не кусаюсь.
— Ох! — вырвалось у Эттила.
— Сходим в кино? — предложила женщина.
— Нет.
— Да ну, пойдем, — сказала она. — Все пошли.
— Нет, — повторил Эттил. — Разве вам тут, на Земле, больше нечего делать?
— А чего тебе еще? — она подозрительно оглядела его, голубые глаза округлились — Что же мне, по-твоему, сидеть дома носом в книжку? Ха-ха! Выдумает тоже!
Эттил изумленно посмотрел на нее, спросил не сразу:
— А все-таки, чем вы еще занимаетесь?
— Катаемся в автомобилях. У тебя автомобиль есть? Непременно заведи себе новый большой «подлер-шесть» с откидным верхом. Шикарная машина! Уж будь уверен, у кого есть «подлер-шесть», тот любую девчонку подцепит! — и она подмигнула Эттилу. — У тебя-то денег куча, раз ты с Марса, это точно. Была бы охота, можешь завести себе «подлер-шесть» и кати куда вздумается, это точно.
— Куда, в кино?
— А чем плохо?
— Нет-нет, ничего…
— Да вы что, мистер? Рассуждаете прямо как коммунист, — сказала женщина. — Нет, сэр, такие разговорчики никто терпеть не станет, черт возьми. Наше общество очень даже мило устроено. Мы люди покладистые, позволили марсианам нас завоевать, даже пальцем не шевельнули — верно?
— Вот этого я никак не пойму, — сказал Эттил. — Почему вы нас так приняли?
— По доброте душевной, мистер, вот почему! Так и запомни, по доброте душевной.
И она пошла искать себе другого кавалера.
Эттил собрался с духом — надо написать жене; разложил бумагу на коленях и старательно вывел: «Дорогая Тилла!» Но тут его снова прервали. Чуть не под носом кто-то застучал в бубен, пришлось поднять голову — перед ним стояла тщедушная старушонка с детски круглым, но увядшим и сморщенным личиком.
— Брат мой! — закричала она, глядя на Эттила горящими глазами. — Обрел ли ты спасение?
Эттил вскочил, уронил перо.
— Что? Опасность?
— Ужасная опасность! — завопила старуха, затрясла бубном и возвела очи горе. — Ты нуждаешься в спасении, брат мой, ты на краю гибели!
— Кажется, вы правы, — дрожа, согласился Эттил.
— Мы уже многих нынче спасли. Я сама принесла спасение троим марсианам. Мило, не правда ли? — она широко улыбнулась.
— Пожалуй, что так.
Она впилась в Эттила пронзительным взглядом. Наклонилась к нему и таинственно зашептала:
— Брат мой, был ли ты окрещен?
— Не знаю, — ответил он тоже шепотом.
— Не знаешь?! — крикнула она и высоко вскинула бубен.
— Это вроде расстрела, да? — спросил Эттил.
— Брат мой, ты погряз во зле и грехе, — сказала старушонка. — Не тебя осуждаю, ты вырос во мраке невежества. Я уж вижу, ваши марсианские школы ужасны, вас совсем не учат истине. Вас развращают ложью. Брат, если хочешь быть счастливым, дай совершить над тобой обряд крещения.
— И тогда я буду счастлив даже здесь, в этом мире? — спросил Эттил.
— Не требуй сразу многого, — возразила она. — Здесь довольствуйся малым, ибо есть другой, лучший мир, и там всех нас ждет награда.
— Тот мир я знаю, — сказал Эттил.
— Там покой, — продолжала она.
— Да.
— И тишина.
— Да.
— Там реки текут молоком и медом.
— Да, пожалуй, — согласился Эттил.
— И все смеются и ликуют.
— Я это как сейчас вижу, — сказал Эттил.
— Тот мир лучше нашего.
— Куда лучше, — подтвердил он. — Да, Марс — великая планета.
Старушонка так и вскинулась, чуть не ударила его бубном по лицу.
— Вы что, мистер, насмехаетесь надо мной?!
— Да нет же! — Эттил смутился и растерялся. — Я думал, вы это про…
— Уж конечно, не про ваш мерзкий Марс! Вот таким, как вы, и суждено вечно кипеть в котле, вы покроетесь язвами, вам уготованы адские муки…
— Да, признаться, Земля — место мало приятное. Вы очень верно ее описываете.
— Опять вы надо мной насмехаетесь, мистер! — разъярилась старушонка.
— Нет-нет, прошу прощения. Это я по невежеству.
— Ладно, — сказала она. — Ты язычник, а язычники все невоспитанные. Вот, держи бумажку. Приходи завтра вечером по этому адресу и будешь окрещен, и обретешь счастье. Мы громко распеваем, без устали шагаем, и, если хочешь слышать всю нашу медь, все трубы и флейты, ты к нам придешь, придешь?
— Постараюсь, — неуверенно сказал Эттил.
И она зашагала прочь, колотя на ходу в бубен и распевая во все горло: «Счастье мое вечно со мной!» Ошеломленный Эттил снова взялся за письмо.
«Дорогая Тилла! Подумай только, по своей naïveté 12 я воображал, будто земляне встретят нас бомбами и пушками. Ничего подобного! Я жестоко ошибался. Тут нет никакого Рика, Мика, Джика, никаких молодцов, которые в одиночку спасают всю планету.
Тут только и есть что белобрысые розовые роботы с телами из резины; они вполне реальные и все-таки чуточку неправдоподобные, живые — и все-таки говорят и действуют как автоматы и весь свой век проводят в пещерах. У них немыслимые, необъятные derrièrs 13 . Глаза неподвижные, застывшие, ведь они только и делают, что смотрят кино. И никакой мускулатуры, развиты лишь мышцы челюстей, ведь они непрерывно жуют резинку.
Таковы не отдельные люди, дорогая моя Тилла, такова вся земная цивилизация, и мы брошены в нее, как горсть семян в громадную бетономешалку. От нас ничего не останется. Нас сокрушит не их оружие, но их радушие. Нас погубит не ракета, но автомобиль…»
12
Простоте душевной (франц.).
13
Зады (франц.).