Улыбнись мне, Артур Эдинброг
Шрифт:
— Это жесть. Он не справится, — глухо сказал Борис много часов спустя.
Я промолчала в ответ. Вообще-то я была согласна с землянином, но мне слишком не хотелось произносить это вслух.
Тыдыщщщщщ!… Очередное заклятье схлопнулось, разбив несколько ламп и погрузив библиотеку в полумрак.
— Чёрт! — Эдинброг в ярости саданул кулаком по стене и вновь упрямо продолжил листать книгу.
У него не получалось ни-че-го. Какой-то полный провал. Он чертил в воздухе колдовские знаки, а они обжигали его, превращаясь в стрелы. Он рисовал на полу пентаграммы, но их контуры таяли и растворяли камень. Он пел формулы — и книжные шкафы вокруг обращались в пыль.
Лишь один раз мне почудился некий проблеск
Тогда Эдинброг утёр пот со лба, бросил на нас быстрый взгляд и вернулся к своим взрывчато-губительно-тоскливым экзерсисам. Совершенно бессмысленным. Абсолютно отчаянным.
Очень плохо…
И что самое страшное, время играло против нас: на улице лопалось всё больше порталов, из них вылезало всё больше Тварей, гибли люди. Артур плёл очередное неудачное заклятие, а я никак не могла перестать считать про себя: вот сейчас мы проиграли ещё немного. и ещё. и ещё. Утекающее время плюс избыточная важность — комбо, которое сносит крышу и разъедает изнутри.
Моё сердце поминутно сжималось от ужаса.
— Он не справится, — всё-таки выдохнула я, почти непроизвольно. Борис понимающе-горько усмехнулся, и даже кот, разочарованно мяукнув, отвернулся от Артура.
Тот будто почувствовал, что его маленькая армия окончательно сдалась. Эдинброг перестал колдовать и захлопнул книгу. Поднял глаза на нас. Его пальцы еле заметно тряслись от перенапряжения.
— Как дела? — тотчас фальшиво улыбнулась я. — Выглядит неплохо! — умею переобуваться в полёте, что есть, то есть.
— Да, вроде бы у тебя уже лучше выходит! — также неискренне поддакнул Борис.
— Мря! — распушив хвост, лицемерно одобрил Уорхол.
Артур молча поднялся к нам по ржавым скрипящим ступеням и долго смотрел сначала на Бориса, потом на меня.
— Так я не справлюсь, — бесстрастно сказал он наконец. — И вы это знаете. Плетение моего отца слишком сложно для того, чтобы применять его с наскока. Для него нужны заготовки, а для них — время. А его-то как раз и нет. Ну и корректировка, которую предложили королевские маги, — это, если честно, какой-то убогий бред. Как пририсовать карандашную голову к старинной картине маслом. Она не сработает, вы сами это видите. В общем, — Артур замялся и выдохнул, как в ледяную воду прыгнул, — считайте, что нет у нас формулы. Можно было и вовсе сюда не ехать.
В библиотеке надолго повисло траурное молчание.
Бор беззвучно выругался. Я закрыла лицо руками.
Конечно, никто и не обещал, что мы победим в этой битве. Нам просто хотелось в это верить, ведь надежда — первый признак человека. Она заставляет нас жить, созидать, любить, бесконечно толкает вперёд, пусть даже мы и подозреваем, что кончатся все наши сказки жирной точкой и долгой темнотой нахзаца. Очень смешная и горькая, странная штука — надежда.
Артур уселся между нами на ступеньке, и мы втроём принялись бездумно смотреть, как с потолка библиотеки сыплется каменная крошка — конец света постепенно пробивал себе путь даже сюда, в бункер.
— Но нельзя же просто взять и сдаться! — неожиданно вырвалось у меня.
Эхо моих слов безнадёжно и как-то жалко разнеслось по библиотеке.
— Нельзя, — спокойно согласился Эдинброг. — И поэтому я предлагаю альтернативное решение. Я хочу выйти наружу и сплести свою формулу. Оригинальную. С нуля, — пауза.
До меня даже не сразу дошло.
— Чегоо?! — взревел Бор, тогда как я просто захлопала ртом, как выброшенная на берег рыба. — Ты с дуба рухнул?! Твой отец годами тренировался, а потом облажался, а ты хочешь без подготовки мир спасти?! Ты хоть раз что-то сам сочинял вообще?! Не по мелочи, а настоящее?!
— Да, — жёстко отрезал Артур.
Но в подробности вдаваться не стал. Бор всплеснул руками.
— Вилка, скажи этому придурку, что он нас всех убьёт, а!
Я посмотрела на Артура. Он был серьёзен как никогда.
— Ты действительно думаешь, что это возможно: вот так взять и создать новую формулу? — спросила я.
Он посмотрел мне в глаза и кивнул.
— Все годы учёбы в Форване я упражнялся в этом — Вилка, ты видела мой кабинет за Тучевой дверью. Я пробовал разные плетения. Сначала простые. Потом сложнее и ещё сложнее, на грани возможностей — и на грани того, чтобы меня не засекли маг-детекторы университета. Ведь все считали, что я ещё не готов. Мне и самому так казалось: я думал, что то, что создаю я, заведомо несравнимо с работами папы. Я — новичок, я — дитя. Он — умудрённый годами и опытом великий маг, знаменитость — и то оступившийся под конец. У меня и мысли не было ставить нас в один ряд. Когда я практиковался в своём кабинете, я всегда остро чувствовал, что это глупость, «не считается», топорные эксперименты юного невежды, так, «шутки ради». Я был уверен, что только после окончания учёбы я получу доступ к истинным знаниям. Что лишь здесь, в Антрацитовой библиотеке, я подойду наконец к той огромной пропасти, что разделяет меня и настоящих мастеров — и потом, годы спустя (и то если повезёт), я преодолею её. Но только что я изучил бумаги своего отца. И. В них нет ничего грандиозного. Те же сомнения, что были у меня. Те же поиски. Где-то изящные решения, где-то откровенно картонные. И комментарии королевских магов — они тоже совершенно… обычные, что ли. Как отзывы театральных зрителей: где-то есть толковые замечания, но по большей части вкусовщина из серии «а вот я бы предпочёл здесь сделать иначе, не люблю стихию воды, люблю землю, фу, ваше решение мне не нравится». В общем… — Артур замялся и прикусил губу. — Грааль оказался просто чашкой. Хорошей, добротной, но всего лишь чашкой. И я думаю, что смогу сделать такой же сам.
Тр-р-р-р-щ-щ-щ-щ…
Очередной подземный толчок расколол пол библиотеки пополам. Длинная трещина побежала от самой лестницы до дальнего конца зала. В неё, быстро наполнившуюся неведомо откуда взявшейся затхлой водой, попала одна из ножек стола Эрика Эдинброга — и по наклонной столешнице вниз покатились бумаги и перья, книги и свечи.
Я было дёрнулась, но ребята остались сидеть.
Записи утонули, канув в неизвестность.
Я посмотрела на Артура. Глаза у него были глубокие и очень печальные. И как будто виноватые.
Наверное, это не так-то легко — взять и развенчать своих кумиров. Признать, что нет никаких «великих», «знаменитых» или хотя бы «взрослых». Что все мы, по сути, одинаковы. И разница лишь в том, какую ответственность мы готовы нести: идти по чьим-то стопам или прокладывать новый путь, ведя за собой.
Для Артура это было прощанием с прежней верой. С отцом. И с юностью.
— Итак, ты предлагаешь сделать новую «чашку», — сказала я. — А если что-то пойдёт не так?
— Тогда весь наш керамический бизнес накроется медным тазом, — невесело усмехнулся Артур, и я подумала, что мы громоздим метафоры уже чисто из-за отчаянья.
Больше сюра богу сюра.
— Но мне кажется, что с моей новой формулой всё же больше шансов на победу, чем со старой, — закончил Эдинброг. — Вернее, с ней они в принципе есть. Хоть какие-то.
Прозвучало это как-то не слишком оптимистично.
Я посмотрела на Артура. На Бориса. На кота и на гномий лифт, который поскрипывал и постанывал на старых тросах, на пол библиотеки, испещрённый тонкой сетью трещин. Надо же. Возможно, именно эти интерьеры — и эти люди — станут последним, что я вижу в своей жизни. Если мы сейчас выйдем наверх и там сразу же проиграем…