Умереть, чтобы проснуться
Шрифт:
Зато они меня не забыли. В 2008 году я начал ощущать мучительный дискомфорт в простате и пошел к урологу на биопсию. Прошла неделя или чуть больше. Стояла теплая осень. Я сидел на заднем дворе дома вместе с женой. Мы ужинали и наслаждались видом на зеленое гольф-поле, которое начиналось сразу за оградой. Вечерний чай был ритуалом, который мы привезли с собой из Индии, он был нашей ежедневной привычкой, которая помогала верить, что в нашей жизни ничто не изменится.
Но когда эту семейную идиллию прервал звонок доктора Чена, у меня екнуло сердце. Врач взволнованно сообщил, что у него есть две новости: «Одна плохая, а другая хорошая». Хорошая заключалась в том, что, по его словам, рак, обнаруженный при биопсии простаты, затронул только этот орган и не покусился на другие органы тела. Плохая же новость – простату надо было удалять.
Именно тогда рухнули стены вокруг меня, и цепная реакция «болезнь – депрессия – лекарственная зависимость – несколько операций» привела меня сюда, на порог ада.
Нет таких стен, которые могли бы защитить от кармы. Я дурно обращался со своими ближними и теперь был наказан за это. Я оказался заложником собственной судьбы.
Я задумался о своей семье и о том, как я порой был деспотичен и жесток, пусть даже и на словах. Я плохо относился к моему сыну Рагаву. У меня было трое детей, но именно на Рагава я возлагал самые большие надежды. Поскольку он был моим старшим сыном, я надеялся, что он многого добьется, и упорно подталкивал его вперед.
Я никогда не задумывался, что хорошо бы спросить его самого, что он хочет делать со своей жизнью. Нет, я четко дал понять, что поступлю с его жизнью так, как считаю нужным, и это самое главное.
«Ты отлыниваешь от учебы», – раздраженно говорил я, когда его оценки отражали непонимание того предмета, который нравился мне самому.
Хотя я не употреблял таких ругательств, как мой отец, мой голос и мои манеры были такими же сердитыми и ожесточенными. Я так же неразумно обращался с сыном, как когда-то отец со мной. Я стал копией моего отца.
Мне было совестно, но я делал вид, что мой гнев справедлив. Я говорил напуганной жене и детям, что Рагав заслуживает наказания, и выходил из комнаты, хлопая дверью. Я делал вид, что возмущен, хотя мои поступки пугали меня не меньше, чем их. Я понимал, что должен вернуться и извиниться, просить жену и детей о прощении, но как же тогда мое самолюбие? Оно этого не позволит! И я только сильнее растравливал раны каждого из нас, игнорируя свое поведение.
Теперь, на пороге ада, я понял, что упустил возможность исправить что-то в жизни, которая уже прошла. Я был обессилен, напуган и пристыжен. Я страшился будущего из-за того, что мне предстояло провалиться в эту огненную яму и гореть там веки вечные. В то же время я устыдился эгоистичного образа жизни, который вел, и своего бесчувственного отношения к семье.
Ситуация казалась безвыходной, но я все равно взмолился: «Боже, дай мне еще один шанс. Прошу Тебя, дай мне еще один шанс!»
Глава 5
Мое избавление
Краешком глаза я увидел свой второй шанс – и это был последний человек, которого я ожидал здесь увидеть (хотя я часто думал, что уж он-то точно попадет в ад). Это был мой отец.
Я его сразу узнал, хотя он выглядел лет на тридцать моложе, чем ему было в год его смерти. Его волосы чернели как смоль, и он казался стройным и моложавым в своей униформе авиадиспетчера. Наверное, я был ужасно напуганным, потому что отец взял меня за руку и увел от ада, как если бы я снова оказался ребенком.
Я был потрясен. Мой отец приобнял и приласкал меня. Это сочувствие пугало. Когда я был ребенком, мой отец никогда не баловал меня своим вниманием. И руку ко мне он протягивал, чтобы только наказать. Сейчас я ожидал того же. Представьте себе, я так и думал. Мне было пятьдесят три года, но я все равно боялся, что отец станет бить меня.
Я был уже немолод, но все равно боялся насилия с его стороны, и это было признаком серьезного разлада между отцом и сыном. Несмотря на наши взаимоотношения, я закончил среднюю школу с отличием и в двадцать три года поступил в мединститут. Мой отец был разочаровавшимся в жизни бюрократом. Он хотел стать врачом или инженером, но не смог поступить в университет по стечению обстоятельств, которые я не мог понять вплоть до этого момента своего околосмертного переживания.
Я живо помню пугающие впечатления детства, из-за которых я так боялся этого человека, что чуть не делал в штаны от одной его угрозы или строгого взгляда. Хотя сейчас он улыбался мне с большой нежностью, мои руки вспотели от нервного возбуждения, и я не мог посмотреть ему в глаза, потому что боялся сердитого окрика, пощечины или выговора. Вместо того чтобы обрадоваться встрече с отцом, я мысленно перенесся в годы моего детства и снова пережил событие, которое произошло со мной в старшей школе.
Я учился в десятом классе и вместе с плохими ребятами прогуливал уроки третий день подряд. Мы были такими же, как остальные прогульщики. Как и в предыдущие два дня, мы собирались пойти в кинотеатр в центре города и накуриться сигарет.
Когда директор школы позвонил домой отцу и спросил, где я был эти три дня, мой отец рассердился. Мама попыталась его успокоить, отчего он и вовсе рассвирепел. «Мальчишка не понимает, что делает, – орал он на нее. – Ты всегда его выгораживаешь, но если гвоздь пошел криво, его надо выправить молотком!»
Я хорошо понимал, что это означает. Учителя в Индии часто бьют детей палками. Отец повел меня в спальню, припер к стенке и потребовал ответа, где я был последние три дня. Когда я все рассказал, он схватил мою биту для крикета и начал избивать меня по заднице и по ногам. Все это время он изрыгал проклятья, и его слова жгли, как раскаленные угли.
Сейчас я знаю, что в мире много отцов, которые поступают со своими сыновьями точно так же, но если я знал бы об этом тогда, мой страх и недоверие не уменьшились бы. У меня были такие синяки после побоев, что еще три недели я не ходил в школу. Но к чести моего отца, он не бил меня больше ни разу.
Там, на пороге ада, мне вспомнилось яркое событие, когда я вновь пережил не только то, что чувствовал тогда сам, но и то, что чувствовал в этот же момент мой отец. Я словно вновь испытал на себе его тяжелую руку, но на этот раз его гнев воспринимался как мой собственный, и я видел то, что видел он, и думал так же, как он, когда бил меня палкой. Это было неприятное и мучительное впечатление, потому что я чувствовал и понимал все происходящее и одновременно испытывал все то же, что чувствовал и понимал он в этот напряженный момент.