Умереть на рассвете
Шрифт:
Николаев выпил до дна, а Алексей только губы намочил.
– Боюсь, – сказал Курманов, смущенно отставив кружку. – Я как-то с морозца спирта хряпнул, два дня загибался, чуть не помер. С тех пор в рот ничего не брал.
– Ну и ну, – помотал Иван головой. – Ты ж, Алексей Николаевич, на сколько лет-то меня моложе, на пять? Тебе сколько – двадцать семь?
– Да уже тридцать стукнуло.
– Ух ты, время летит, – посетовал Иван. – А давно ли мы День твоего ангела отмечали? Вроде двадцать три отмечали?
– Помню, – засмеялся Алексей. – Утром на плацу фельдфебель глазами сверкает, матерится, кулаками размахивает, а придраться не к чему – все стоят как положено.
– А запах! – протянул Иван. – Ротный командир нос платком прикрывал! Давай еще по чуть-чуть…
– Мне хватит, – твердо ответил Алексей, прикрывая ладонью кружку.
– Ну, нет так нет, мне больше достанется, – пожал Иван плечами, придвигая Алексею хлеб с ветчиной. – Ну, поешь хоть, а то глаза голодные.
– Точно. Чего, думаю, есть-то мне хочется? А я же сегодня ни пообедать, ни поужинать не успел.
– А что, паек для ответственных работников отменили? – удивился Иван. – Я-то думал, что вы как сыр в масле катаетесь.
– Да ну, Афиногенович, какой там сыр в масле! – махнул Курманов рукой. – На месяц положено пятьдесят фунтов муки, картошки тридцать фунтов да капусты. Мясо, если убоина есть. Но по мясу нынче губерния план не выполнила, все в центр отправлено. Ну, масло там, фунт, сахара фунт, если от детских пайков останется. – Увидев непонимание в глазах, Иван, пояснил: – В двадцатом году губерния решение приняла – всем городским детишкам до десяти лет каждый месяц по десять фунтов манки давать, фунт сахара и два фунта масла. Если на эти пайки хватает, то и нам достается. Нет, значит, нет. Иногда вместо пайка деньгами дают. Мне, если старыми деньгами мерить, в миллионщиках ходить можно. Только на один «лимон» разве что фунт хлеба купить можно. Так и то – в этом месяце половину жалованья в «Помгол» отдал.
– А говорят, губернская власть ситный с маслом ест да колбасой закусывает? – ухмыльнулся Николаев.
– По мне, понимаешь, лучше пусть голодно будет, зато совесть чистая. Мне так жить легче. И большинство таких. Есть, конечно, шкурники, к себе гребут. Помнишь, хохол у нас в роте был, что сало втихаря жрал? Ты его, Иван Афиногеныч, колодкой для обуви учил.
– Не помню, – покачал головой Иван. Действительно, не помнил, что «учил» кого-то колодкой для снимания обуви.
– Ну, как же… – слегка растерялся Алексей. – Ты же, батька, его из-под одеяла вытряс, схватил колодку и заставил все сало съесть.
– А! Этот… – вспомнил-таки Иван. – Было дело.
Новобранец Видута, которого он колодкой для сапог заставил съесть за один присест добрых четыре фунта сала без хлеба, с тех пор от него нос воротил. Зато потом, все новобранцы, получив посылочку из дома, бежали к нему и выкладывали все, что присылали. А он, самый старый солдат во взводе (не по возрасту, а по службе!), которого уважительно именовали «батькой», делил все по совести.
– Когда вижу такого, что ситный с маслом втихаря жрет, а народ голодает – твою колодку вспоминаю. Думаю, заставить бы его жрать, чтобы нажрался до посинения!
Разволновавшись, Курманов разлил по кружкам остатки хереса, негромко сказал: – Давай за тех, кто в Пруссии да в Прибалтике лежать остался да на фронтах белогвардейских погиб.
Выпили не чокаясь. Курманов, слегка опьянев, налил себе кипятка, заправив сушеной морковкой. Покосившись на фронтового товарища, усмехнулся:
– А что, Афиногеныч, может, тебе еще чуток?
Иван, которому выпитый херес показался чем-то вроде женского пива, от которого ни в голове, ни в другом месте, радостно кивнул.
– Во! – поднял указательный палец вверх Курманов, забираясь под стол и вытаскивая оттуда косушку, запечатанную сургучом: – Похоже, ее туда давненько заныкали да забыли, а я нашел.
Иван, рассматривая бутылку, только похмыкивал. Последний раз он видел такую году в четырнадцатом. Осторожно сбив сургуч, понюхал горлышко:
– Ишь, водкой пахнет, не выдохлась, – уважительно сказал Николаев и, обращаясь к другу, спросил: – Сам-то как, будешь?
– Нет, хватит, – покрутил тот головой. – С брюхом беда, да и с сердцем что-то не то. Да и тебе косушка на один глоток – тут пить-то всего ничего…
– С сердцем-то давно неполадки? – обеспокоился Иван. – Брюхо-то, понимаю, помню, а сердце чего?
– Э, долго объяснять, – махнул рукой Алексей. – После польской кампании стали виноватых искать. Ну, особые отделы армию шерстить принялись. В первую очередь военспецов, а потом нас, комиссаров. Прихожу как-то, а у меня два латыша обыск проводят. Я спрашиваю: «Товарищи, на каком основании?», а они бурчат что-то по-своему. Спрашиваю: «Где ордер на обыск?», а они – сиди, мол, а не то будет тебе ордер. Тут я не выдержал, за револьвер схватился. Кричу: «А ну, руки вверх, а не то пристрелю, как грабителей!» Они с лица спали, говорят – товарищ Лацис приказал. Я им: «Покажите приказ в письменном виде!» Ну, я их под собственным конвоем до штаба бригады довел, приказал под арест взять.
– Ну а чем все кончилось?
– А чем… Ордера-то на самом деле не было, приказа письменного тоже. Ну нервы помотали. Может, под арест взяли, да тут из столицы приказ – мол, товарища Курманова, за храбрость, проявленную во время польского похода, наградить золотыми часами ВЦИК. Награду следует получить в наградном отделе, в Москве.
– Ну, герой! – уважительно сказал Иван. – У меня только наган именной, от комфронта. А тут часы золотые от ВЦИК! Показал бы, что ли.
Курманов вытащил из кармана здоровенные часы-луковицу. Иван, внимательно их осмотрел, открыл крышку, прочитал дарственную надпись и удивленно спросил:
– А где золото-то?
– А золота-то и нет, – засмеялся Алексей. – Когда во ВЦИК пришел, мне в наградном отделе говорят – есть, товарищ, на вас приказ, только часов золотых нет. Берите серебряные. Ну, не отказываться же?
– Лучше бы тебе орден вручили, – засмеялся Иван. – Представляешь, идешь по Череповцу, а на груди у тебя крест, рядом – «Красное Знамя». Все девки твои!
– В «Торгсине» Георгий мой, – вздохнул Алексей. – А твой-то жив? Помню, когда я пришел, ты уже с двумя медалями щеголял. Знаешь, как я тебе завидовал?