Умереть в Париже. Избранные произведения
Шрифт:
Я представил себе психологию сына, впервые узнавшего тайну отца. Мне было грустно, и в то же время я чувствовал зависть. Но у меня не было ощущения, что я прикоснулся к чему-то грязному. Я не испытывал неприязни к Ю. У меня не возникало желания упрекнуть в чём-либо И. Дело в том, что я не слишком благоволил к его супруге. По-моему, она не ведала, что такое любовь. Может быть, из-за того, что у неё не было детей, она никак не взрослела, оставаясь, несмотря на вполне зрелый возраст, простодушной девочкой, невинной и в то же время капризной, не умеющей с теплотой относиться к окружающим её людям. Когда И. заговорил со мной об усыновлении, возможно, несмотря на проблему с К., я бы в конце концов согласился, но только если бы мог и к его супруге относиться с почтительной любовью и называть её матушкой. Но И. я
Ю. была приблизительно одних лет с супругой И. и, вероятно, потому, что общество, в котором она вращалась, вырабатывает в людях такого рода качества, относилась к окружающим с большой теплотой и симпатией. Когда И. увидел Ю., его лицо прямо-таки засияло от счастья. Наблюдая за их отношениями, за их любовью, я был поражён неведомым мне чувством. До сих пор я знал об отношениях между мужчиной и женщиной лишь по тем идеализированным описаниям, которые почерпнул из книг. А вот когда И. навещала супруга, лицо его становилось мрачнее тучи.
Его поведение меня удивляло. Как-то раз в больнице, когда у него не было посетителей, я сказал ему напрямик:
— Ваша супруга бездетна, что же вам мешало развестись с ней и жениться на госпоже Ю.?
— Так просто людские дела не устраиваются. Если бы я с ней развёлся, как бы она смогла жить дальше?
— Но вы могли бы обеспечить её так, чтобы она ни в чём не нуждалась…
— Говоря, что она не смогла бы жить, я имею в виду не материальную сторону. Она не может жить одна, не имея на кого опереться… Она согласна на всё, лишь бы оставаться моей женой.
— Не говорит ли в вас надменный глава семейства? Ведь она вполне могла бы связать свою жизнь с кем-нибудь другим.
— Да если бы она была такой же самостоятельной, рассудительной, как Ю., я мог бы со спокойной совестью с ней развестись.
— В таком случае вам бы следовало расстаться с госпожой Ю.
— Мы так любим друг друга, что не можем расстаться. Как говорят у вас, молодёжи, — мы созданы друг для друга.
— Довольно эгоистично.
— От этого я более всего и страдаю.
В ту пору я ещё не знал, что такое супружеская любовь, поэтому ответ господина И. меня удивил. Не это я ожидал от него услышать. Однако почти через двадцать лет, видя, как на смертном одре он, составляя завещание, старался так разделить капитал, чтобы обеспечить супруге спокойную старость, я был растроган удивительной привязанностью двух людей, которые, не чувствуя любви друг к другу, прошли по жизни рука об руку.
После того как госпожа Ю. стала приходить в больницу, туда же, видимо из преданности к ней, стали наведываться гейши из Симбаси. Разумеется, супруга И., его родственники по-прежнему продолжали его навещать, поэтому мне приходилось идти на невероятные ухищрения, чтобы они ненароком не столкнулись друг с другом. И господин И., и его супруга делали вид, что ничего не знают о существовании Ю. Но все мои ухищрения оказались напрасны, мадам и госпожа Ю. как-то столкнулись друг с другом в больнице. Обе притворились обычными посетительницами, старательно делая вид, что ничего не знают друг о друге. После этой душераздирающей встречи я посоветовал И. свести мадам и госпожу Ю. Я полагал, что, если они не смогут все трое спокойно встречаться, им не сохранить в равновесии своих отношений. Я был молодым идеалистом. Разумеется, моё предложение было неосуществимо.
После того как И. вышел из больницы, между ним и мной, естественно, встала госпожа Ю. Мы стали совершать иногда небольшие путешествия втроём. Развлекались в доме госпожи Ю. Если бы у меня не было М. и её матери, если бы у меня в подсознании не сохранялась детская вера, я в таких обстоятельствах наверняка бы впал в декаданс. Но, несмотря на все мои усилия изгнать веру из своего разума и чувств, в моём характере глубоко укоренилось почтение к нравственной чистоте.
Среди молодых гейш, приходивших навещать И. в больницу, была одна,
— Когда ты закончишь учёбу, я позабочусь о твоей невесте. У меня есть на примете одна чудесная девушка, которая и поведением и нравом получше будет любой барышни из хорошей семьи.
Она намекала на эту гейшу.
Я вздрогнул. Меня вдруг осенило: гейша, о которой мы говорили, похожа на М. В тот момент я впервые ясно осознал, что влюблён в М.
В то время мне казалось, что, встречаясь с госпожой Ю., пусть и в присутствии И., я поступаю нехорошо по отношению к его супруге. Поэтому я рассказал Ю. о том, что предлагал И., и посоветовал ей подружиться с его супругой. В своей наивности я представлял, как было бы прекрасно, если бы две бездетные женщины жили вместе, окружая заботой любимого человека. Но Ю. меня выбранила:
— Ну уж нет, я ещё не настолько одряхлела… В моём сердце нет места для его жены. Что бы там ни было записано в документах, я считаю, что настоящая жена нашего папочки — я.
Раз так, я в душе поклялся больше не встречаться с Ю. И сдержал своё слово. С этого времени открывшееся было окно с фонарём вновь для меня захлопнулось.
С тех пор прошло почти двадцать лет. Когда я вернулся из-за границы, госпожа Ю. и супруга И. жили в мире и согласии, как две сестры. "Совсем я одряхлела и перестала чураться людей", — смеялась Ю., она и в самом деле сильно постарела. Уйдя на покой, она поселилась в Омори, но поскольку супруги И. часто жили на вилле, она ездила к ним, а когда жена И. приезжала в столицу, то останавливалась у Ю. Кажется, старики даже совершали увеселительные прогулки втроём. В конце долгого жизненного пути эти трое, бездетные, испытавшие много любовных страданий, обрели унылый, неподвижный покой. Вызывая их в своём воображении, я снимаю шляпу перед удивительной натурой человека…
Когда я начал писать романы, все, кто меня окружал, восприняли это без особой радости, и только И. был в восторге, читал всё, что выходило из-под моего пера, и даже заметки, печатавшиеся там и сям в газетах и журналах, скрупулёзно вырезал и наклеивал в великолепный альбом. Иногда он присылал мне критические замечания, а когда в одной из моих книг появился старик, исполняющий "киёмо-то", отбил телеграмму с вопросом: "Уж не я ли этот старикашка?" Когда в романе, печатавшемся в газете, оказалась сцена из жизни в весёлом квартале, он мне позвонил и предостерёг:
— Не зная тамошних нравов, ты допустил кучу ляпов. Опасно писателю полагаться только на своё воображение. Поскорее избавься от этой сцены!
И это не всё. В том году, когда я опубликовал свой роман, он начал сочинять пятистишия танка под руководством профессора Сасаки[42]. По словам госпожи Ю., он жаловался ей, что испытывает ужасные муки творчества, сочиняя танка, но прошло несколько лет, и у него стали получаться великолепные стихи. Он также начал изучать каллиграфию, чтобы выполнять беловые списки. В 1938 году осенью, семидесяти лет, он скончался от рака желудка. За месяц до этого я, бросив работу, полностью посвятил себя уходу за ним. Незадолго до его смерти приёмный сын и супруга, волнуясь о капиталах И., уговаривали его составить завещание. Раздражаясь, он смотрел на них взглядом, полным презрения. Не давая себе труда задуматься о скорбных мыслях человека накануне смерти, они заботились только о своей выгоде. В то же время госпожа Ю., проливая слёзы, ухаживала за ним, окружив тихой заботой и сочувствием. В ней была красота, заставлявшая думать, что и впрямь возлюбленная и есть истинная жена. Отходя, И. схватил меня за руку. В тот момент его рука была костистой и холодной, как у птицы, но я расплакался так, как не плакал у смертного одра собственной матери. Я до сих пор жалею, что за год до его смерти отказался от приглашения съездить вместе с ним на Филиппины. Врач сказал, что это путешествие ускорило его конец.