Умереть в Париже. Избранные произведения
Шрифт:
Её величество императрица в связи с окончанием работ соизволила раздать денежные вознаграждения, по случаю чего в саду резиденции премьер-министра был устроен вечерний приём. Был ясный вечер ранней осени. Министерские чиновники присутствовали в полном составе. Мы тоже, студенты, одетые в форму с металлическими пуговицами, топтались в углу. Подавали чай и вино. Старик из мелких чиновников взялся нам объяснять:
— Это господин Мусянокодзи. Это господин Мацудайра. А вон тот коротышка — Хирота[50]… Когда сдадите экзамены и поступите на дипломатическую службу, они будут вам примером для подражания!
Господин Мусянокодзи, одетый в кимоно и белые таби, выглядел, как и подобает высокому чину, статно и величественно. Мы восторгались его элегантностью, он был совсем не похож на своего младшего брата Санэацу[51], которого
8
В университете было невыносимо скучно.
Каждый день приходилось изо всех сил записывать лекции, но их содержание было столь примитивным и общедоступным, что невольно закрадывалось сомнение в их так называемой научности.
Написанные профессорами книги теснились на полках книжных лавок у входа в университет, а лекции казались всего лишь кратким конспектом этих книг. Если старательно записывать лекции, то не оставалось времени на то, чтобы вдумываться в их содержание, поэтому студенты во время лекций превращались в неумелых стенографистов. Тем временем ушлые торговцы, решив заработать, избавив студентов от стенографических трудов, устроили прямо перед университетом копировальную мастерскую. Уже на следующий день после лекции в продажу поступала её отпечатанная версия. Студенты получали бы больше пользы, если бы, вместо того чтобы томиться в аудитории, просто покупали и читали эти отпечатанные лекции и книги профессоров.
Кроме всего прочего, по тому, с каким равнодушием профессора отбарабанивали с кафедры свои лекции, было видно, что они всего лишь отбывают повинность, ни о каком духовном контакте со студентами не было и речи. Кажется, более всего профессора жаждали опубликовать свои маловразумительные статьи в популярных журналах, не имеющих никакого отношения к науке. Из-за этого, учась в университете и не имея возможности общаться с подлинными учёными, подлинными преподавателями, мы чувствовали себя в пустоте. Наверняка в университете были и такие учёные, и такие преподаватели, но всё было устроено так, что мы, студенты, не могли сойтись с ними поближе. Естественно, что университет превратился в своего рода клуб для дружеских посиделок, и нам, кипевшим избытком энергии и энтузиазма, не оставалось ничего другого, как искать им применение на стороне. Мечтая изучить философию и экономику, я поступил на экономический факультет, но только напрасно растрачивал своё страстное влечение к науке. Увы, кроме университета, не было ни учреждения, ни организации, где бы я мог удовлетворить свою жажду знаний. Если, несмотря на всё это, студенческая жизнь была и весёлой, и счастливой, то в том была наша личная заслуга.
Вместе с несколькими моими одноклассниками по лицею я организовал научный кружок. С факультета экономики я был один, остальные пятеро учились на юридическом. Цель кружка заключалась в том, чтобы изучать изменения в социальной системе и социальной мысли послевоенной Европы. Это был своего рода читательский клуб, где каждый, прочитав заинтересовавшую его книгу, пересказывал то, что усвоил из её содержания. Мы постановили собираться раз в неделю. Пусть переводной литературы было очень мало, зато наша жажда знаний была необъятной. Работающий ныне советником по Италии А. постоянно докладывал об истоках Русской революции. Ставший впоследствии профессором университета Кюсю Кикути уже в то время много читал о французском трудовом законодательстве. Я делал сообщения об отмене системы заработной платы, предложенной Шарлем Жидом[52]. Это было то безмятежное время, когда никто из членов кружка ещё не слышал имени Маркса.
Обо всём, что происходило в кружке, я восторженно рассказывал М. Она училась в Токийском женском университете, организовала со своими приятельницами группу по изучению истории женского движения и в свою очередь рассказывала мне, как проходили их собрания, советовалась со мной по поводу необходимой справочной литературы. Мы с М. обсуждали между собой всё так, как это принято между друзьями-мужчинами. Она читала почти всё то же, что читал я: книги по социальным наукам, художественную литературу, а после мы устно или письменно делились своими впечатлениями от прочитанного.
Кажется, это произошло весной на второй год моей учёбы в университете. Профессор Морито[53]опубликовал в журнале экономического факультета работу о Кропоткине, чем вызвал недовольство соответствующих инстанций. Это был первый громкий случай гонений на университетского профессора по идеологическим мотивам. Общество было возмущено. Это событие внесло первый разлад в мои отношения с М.
Во время гонений на Морито на его стороне до самого конца боролся доцент Итои, его единомышленник, молодой специалист по статистике. Студенты видели в Итои будущее светило экономического факультета, но в университете он читал лишь лекции о французской экономической науке. Французская экономическая наука была обязательным предметом для тех, кто в лицее специализировался на французском праве, но таких на первом курсе было меньше двадцати, поэтому Итои избрал для своих занятий нетрадиционную форму семинаров. Но чтобы участвовать в таких занятиях, надо было к ним заранее готовиться, из-за этого туда приходило всё меньше студентов, и часто случалось, что я сидел на этих занятиях в полном одиночестве. В качестве материалов лекций на первом курсе использовалась "История экономической мысли" Жида и Риста, на втором курсе "Теория земельной ренты" Ландри, но каждый раз занятия превращались в диалог между мной и Итои. Вследствие этого я настолько сблизился с Итои, что, когда обстоятельства вынуждали его пропустить лекцию, он предварительно извещал меня телеграммой. В свою очередь и я старался во что бы то ни стало посещать занятия по французской экономической науке, которым отводилось два часа в неделю, а когда никак не мог присутствовать, даже имел наглость телеграммой извещать об этом преподавателя.
Разумеется, после инцидента с профессором Морито Итои во время занятий делился со мной своими переживаниями. Благодаря этому я многое узнал о скрытых для постороннего нравах, царивших в университете, и, потрясённый, возмущённый услышанным, спешил рассказать обо всём М. Я не мог вообразить, что отец М. усмотрит в моих разглагольствованиях "социализм" и на этом основании откажет мне от дома. До того момента у меня не было случая встретиться с С., отцом М. Как-то раз, посещая его супругу, я случайно встретился с ним, и, помнится, мы вместе ужинали, но расстались, почти не обменявшись ни словом. Для промышленника у него были необычайно мягкие манеры, и он походил скорее на лицейского преподавателя истории. Я был уверен, что, подобно своей супруге, он, как принято было тогда выражаться, "являл собой саму любезность". Но вот однажды, когда я посетил мадам С. в её столичном особняке в Цукисиме, она мне сказала:
— Мой муж превратно истолковал ваши слова, поэтому попрошу вас больше сюда не приходить. Мы ведь с вами можем без помех встречаться в нашей загородной усадьбе…
Накануне она сама пригласила меня по телефону, а теперь выяснилось, что звала она меня только для того, чтобы выгнать.
— Превратно истолковал? Что это значит?
— Произошло недоразумение, рано или поздно всё разъяснится, так что не извольте беспокоиться.
Накануне ночью я видел странный сон. Я гостил в загородной усадьбе С. и играл в саду, усеянном жёлтыми цветами, вместе с мадам, М. и её младшей сестрой. В саду была воздвигнута высокая башня. Желая взглянуть сверху на жёлтые цветы, я начал взбираться на башню. С каждой ступенькой я мог видеть всё дальше и дальше, так что в конце концов моему взору предстали даже склоны Фудзиямы. Эти склоны были усеяны теми же ярко-жёлтыми цветами, среди которых серебристо струилась река Каногава. Я делал руками знаки в сторону стоящих под башней, приглашая их подняться вверх вслед за мной. М., её мать и сестра радостно отвечали на мои жесты. Но наверху башни меня поджидал господин С. "Мерзавец!" — завопил он и сбросил меня с вершины башни. Я упал на землю… Проснулся я, обливаясь потом.
Я и сейчас ещё отчётливо помню этот сон, а в тот день он, разумеется, не выходил у меня из головы. Я воспринял его как дурное предзнаменование и хотел во что бы то ни стало узнать, в чём суть "превратного истолкования", но мадам так и не удосужилась мне ничего объяснить.
М. ещё не вернулась с занятий, и я не мог с ней поговорить. Погруженный в мрачные думы, я пустился в обратный путь, переправившись через реку.
В то время от Цукидзи до Цукисимы курсировал маленький катер. Сколько раз, стоя на палубе катера и глядя на чёрные воды реки, я досадовал на его неторопливый ход. Но сейчас я, наоборот, был рад его медлительности. Уже наступил вечер, и я питал слабую надежду случайно встретиться с М., возвращающейся с занятий. Если бы мне посчастливилось с ней встретиться, я бы узнал от неё истинную причину "недоразумения", из-за которого мне отказали от дома. Причалив к берегу Цукидзи, я решил дождаться М. на пристани, от которой отправлялся катер.