Умереть в Париже. Избранные произведения
Шрифт:
В конце концов жизнь в общежитии, о которой я когда-то так страстно мечтал, сделалась мне невыносима, и я покинул его стены. Получая кредит на учёбу, я не был стеснён в средствах и вёл жизнь более или менее вольготную, но у меня появилась потребность сосредоточиться на себе. Мне многое хотелось прочесть, многое продумать, а жизнь в общежитии этому только мешала. Рано гасили свет, так называемые "штурмы" (ночные нападения старших ребят на первокурсников) не давали уснуть. Я оправдывал своё решение тем, что пребывание в общежитии наносит вред моему духовному развитию, но главная причина была в том, что мне стали невыносимы тамошние порядки. Хоть это не поощрялось, я решил жить на стороне.
Покинув общежитие, я присоединился к старшему брату, который вместе с тремя своими товарищами жил в районе Хонго.
Брат
Прошло два месяца со времени моего переселения, как вдруг однажды вечером Миса подсела к моему столу и, глотая слёзы, сказала, что мне было бы лучше как можно быстрее переехать куда-нибудь в другое место или, если мне так больше хочется, вернуться в общежитие. Я спросил, что случилось. Она уткнулась лицом в циновки и не отвечала, всхлипывая. Из студентов ещё никто не вернулся, в поведении Мисы обнаружились явные признаки истерики. Мне стало как-то жутко, я не знал, что делать. Заливаясь слезами, Миса сказала:
— Я чувствую недомогание, поэтому собираюсь взять отпуск. Этим я причиню господам неудобство. Все прочие как-нибудь обойдутся, но перед вами мне стыдно. Поэтому, пока я ещё могу работать, извольте подыскать себе другое место.
За неделю-две перед тем она время от времени, ссылаясь на боль в желудке, отлёживалась в постели, но по ней не было видно, что она серьёзно больна, и к тому же, оправдываясь, она едва сдерживала слёзы, всем своим видом показывая, что тому есть какая-то особая причина. Наконец Миса призналась, что готовится стать матерью ребёнка Н. и не может оставаться в служанках у его приятелей. Н., узнав, что она брюхата, не только сбежал из совместно снятого дома, но и прекратил с ней видеться. А Миса, ради его честного имени, скрыла всё от его друзей-студентов, сказав лишь, что хотела бы взять отпуск.
— Я буду заботиться о ребёнке. Для меня большое счастье носить ребёнка от такого господина, как Н.!
Не в силах понять чувств Мисы, которая не питала злобы к бросившему её любовнику и только печально улыбалась, я был в негодовании от его поступка. Но я не был с ним знаком лично, поэтому на следующий день рассказал обо всём брату и попросил его переговорить с Н., чтобы тот взял на себя ответственность. Брат также был неприятно удивлён происшедшим, но заявил, что не его дело говорить об этом с Н. Между нами разгорелся яростный спор. Брат был того мнения, что, поскольку у Н. есть невеста, нам следует закрыть на всё глаза и предоставить Н. и Мисе решить это дело между собой. Я настаивал, что именно потому, что у Н. есть невеста, мы должны не только потребовать, чтобы он взял на себя ответственность, но и сообщить всю правду его невесте. После перепалки с братом я понял, что не в моих силах как-либо помочь Мисе и мне не остаётся ничего другого, как съехать с квартиры.
Перед отъездом я сгоряча заявил Мисе:
— Хорошенько посоветуйся с Н. о будущем ребёнка. Если же у тебя будут трудности, всегда можешь обратиться ко мне.
После чего дал ей свой новый адрес.
В скором времени брат также отказался от совместного проживания. Прошло ещё три-четыре месяца, и я получил от Мисы письмо. В нём она подробно писала, что вернулась в свой родной дом, занялась надомной работой, но сейчас по своему физическому состоянию уже не в силах её выполнять. Она писала, что не может себе позволить жить за счёт отчима и вряд ли сумеет продержаться в доме до рождения малыша. С этим письмом я пошёл за советом к брату. Я по-прежнему продолжал настаивать, что мы должны заставить Н. разрешить эту ситуацию по справедливости, но брат считал, что достаточно собрать для служанки денег. Трое студентов, не пытаясь как-либо подействовать на Н., продав книги, собрали где-то около ста йен, я добавил из своих денег сколько мог, и мы вдвоём с братом отправились в дом Мисы. Брат считал проявлением мужской солидарности то, что мы, не высказывая Н. своего осуждения, делаем всё от нас зависящее, но я испытывал большие сомнения по поводу правильности наших действий.
Дом Мисы находился на одной из задних улочек города Кавагути. В тесной комнате вповалку спало несколько человек братьев и сестёр. Мне было не впервой видеть жилище бедняков, но даже я при виде этого убожества невольно отвёл глаза в сторону. Нам сказали, что отчим Мисы — литейщик.
Впоследствии Миса родила ребёнка и, по словам брата, несколько раз заходила к нему на квартиру. Наконец она сказала, что нанялась в кормилицы и поэтому пришла попрощаться, но, поскольку было видно, что она сильно нуждается, брат, несмотря на свою бедность, продал несколько книг и вырученные пятьдесят или шестьдесят йен передал ей, после чего посоветовал сходить к живущему неподалёку Н. и показать ему ребёнка. Но Миса, зардевшись, отказалась к нему идти. Мальчик был вылитый Н.
С тех пор прошло двадцать лет. Приступая к написанию этой повести, я спросил брата о Н. и Мисе. Н. работает начальником отдела в некой фирме, а Миса так больше ни разу не появилась у брата. И брат забыл о ней и обо всём с ней связанном. Должно быть, и Н. обо всём позабыл. А его сын, вполне вероятно, стал литейщиком…
Произошедшее с Мисой заставило меня, молодого человека, задуматься о любви и сладострастии. Испытывая инстинктивную неприязнь к плотским отношениям, я остро почувствовал, насколько необходимо в любви между мужчиной и женщиной блюсти чистоту. Позже, когда нас с М. уже на протяжении долгого времени связывала любовь, мы расставались, даже не пожав друг другу руку… Уж не влияние ли это неприглядной истории с Мисой? — думаю я теперь. Но разумеется, хоть я и был тогда уверен, что полностью освободился от учения Тэнри, в душе у меня глубоко сидело строгое осуждение "похоти".
5
Из дома брата я переехал во флигель господина И. в районе Адзабу.
Я познакомился с И. при удивительных обстоятельствах. Как-то раз, когда в конце каникул я возвращался в Токио на поезде из Нумадзу, он оказался моим попутчиком, и с этого началось наше знакомство. И. имел привычку проводить выходные на своей вилле у подножия горы Кацура, а управляющим на этой вилле, как я узнал позже, был один из моих родственников, который часто рассказывал обо мне своему хозяину. И вот И. специально купил билет во второй класс и подсел ко мне. Пока мы ехали до Токио, он расспрашивал меня об учёбе в лицее, о планах на будущее, вероятно проводя своего рода тест на умственные способности. Он пригласил меня на досуге заходить к нему в гости, подробно объяснил местонахождение своего дома в Адзабу и даже любезно предложил, если мне паче чаяния придётся уехать из общежития, поселиться во флигеле его дома. И. был выпускником лицея, но мне так и не представилось тогда случая нанести ему визит.
Когда пришло время выезжать из дома брата, я вдруг вспомнил о предложении И. и решил наведаться к нему. Жил он в особняке с садом на склоне, поросшем огромными криптомериями. И. обрадовался моему приходу.
— Ну вот, наконец-то явился, — сказал он и велел убрать для меня флигель в углу сада. Поскольку я имел в своём распоряжении двадцать две йены, я спросил, как он смотрит на то, если я буду платить двенадцать йен в месяц. И. улыбнулся. Думаю, его позабавила моя юношеская заносчивость. На следующий день я переехал в тихий флигель. Размышляя об И., я вновь и вновь переживаю чудо человеческой любви. Сразу же беря быка за рога, скажу, что в дальнейшем нас связали чувства более глубокие, чем любовь, которая обычно связывает отца и сына.