Умереть в Париже. Избранные произведения
Шрифт:
— Конечно, не хотелось бы оставлять тебя одну, — сказал он, — но здесь ведь очень спокойно, мсье Юбер будет навещать тебя время от времени, ты до осени будешь жить на свежем воздухе и набираться сил.
Я хотела попросить, чтобы он не ехал, но вдруг подумала: "А как бы на моём месте поступила Марико Аоки? Наверняка она бы проявила мужество и отпустила его. Неужели я хуже?" И ответила так:
— Не беспокойся обо мне. Ведь для тебя это прекрасная возможность побывать в Лейпцигском университете, да и в других местах тоже.
Стиснув зубы, я постаралась изобразить, что очень за него рада. Наверное, мужу было действительно скучно сидеть со мной, во всяком случае, как только он получил распоряжение ехать, он сразу оживился и повеселел, хотя и твердил беспрестанно:
— Не
Ничего не оставалось, как смириться с мыслью о разлуке. Я утешала себя тем, что теперь, когда муж живёт во мне, я не буду чувствовать себя одиноко. Мне очень хотелось, чтобы он похвалил меня. Я решила заранее вернуться в Париж и помочь ему собраться, но он сказал, что собирать ему особенно нечего, что лучше он лишний день проведёт в Компьене, и расстался со мной накануне отъезда. Он сказал даже, что, если бы не необходимость идти в посольство, он предпочёл бы уехать прямо отсюда.
Ещё раньше, по дороге в Компьень, я заехала в Париж и посетила профессора Б., который осмотрел меня и сказал, что беременность протекает нормально. Он сообщил, что уезжает отдыхать в Анси до начала октября, но надеется, что до того времени мне и не понадобится его помощь. Перед тем как ехать в Берлин, Миямура позвонил профессору Б. по междугородному телефону и долго советовался с ним. Профессор считал, что я вполне могу остаться в Компьене до осени, а в случае крайней необходимости предложил обращаться в свою парижскую клинику к его ученику, которого обещал предупредить заранее. Миямура связался с клиникой и оставил подробные указания хозяину гостиницы, так что за время его отсутствия ничего неожиданного произойти не должно было. Я и не подозревала в нём такой дотошности и педантичности, впрочем, таким и должен быть настоящий учёный. Кроме того, во мне постепенно крепла уверенность, что он меня любит. Поэтому, как муж и просил, я не поехала с ним в Париж и даже не пошла провожать его до станции. Неподвижно сидя в нашей комнате, я слушала, как в коридоре стихает звук его шагов. При мысли, что теперь я осталась одна, слёзы вскипали у меня на глазах, но я даже не позволила себе подойти к окну. Мне было так тяжело, ведь мы не расставались со дня нашей свадьбы…
После отъезда Миямуры я жила словно во сне. С одной стороны, я давно уже не испытывала такого удивительного чувства полной свободы: я могла делать что хотела, целыми днями валялась в постели, дремала. Но стоило мне вспомнить, что я одна, как меня пронзала мысль: "А ведь я так далеко от Японии!" Вдруг сообразив, что давно уже не писала ни родным, ни друзьям, я принялась за письма. В них, как могла, расписывала свою счастливую жизнь, но неожиданно почувствовала сильный приступ ностальгии, и у меня словно открылись наконец глаза: я поняла, как тосковала Марико, живя одна в Париже. Не желая и здесь уступать ей, я решила написать письмо Миямуре и даже несколько раз садилась за стол, брала ручку и бумагу, стараясь собраться с мыслями. Но каждый раз в моей памяти всплывали отдельные строчки из писем Марико, и, чувствуя, что мне никогда не удастся написать ничего подобного, я откладывала ручку, страшно недовольная собой. Вот так я и жила и ждала писем от Миямуры, таких писем, какие он писал Марико. Мы с ним никогда не писали друг другу, ведь, едва познакомившись, мы сразу же поженились, поэтому я с нетерпением ждала его писем, предвкушая, что увижу в них доказательство его любви ко мне, и гадая, что именно он напишет.
Однажды мсье Юбер пригласил меня прогуляться по лесу, и впервые со дня отъезда Миямуры я вышла из дома. Однако прогулка не доставила мне никакого удовольствия, за эту неделю я совсем разленилась и ощущала полное безразличие ко всему на свете. После того как мы вернулись, я пригласила учителя пообедать со мной и, когда мы сели за стол, обнаружила на своей салфетке пачку писем. В основном это были письма из Японии, но была и открытка от Миямуры.
"Доехал благополучно, заседания куда более интересные, чем я предполагал, поэтому очень занят. Постарайся не забывать о своём здоровье", — вот всё, что там было написано, и ничего более.
Я осмотрела
— Какое-нибудь неприятное известие?
Поняв, что невольно выдала своё внутреннее смятение, я поспешила ответить на его вопрос отрицательно и начала оживлённо болтать, но на душе у меня было совсем не весело. "Неужели нельзя было написать как-нибудь по-другому?" — обиженно думала я. Мне тогда даже в голову не пришло, что, не имея от меня вестей, он мог беспокоиться о моём здоровье. Сейчас-то я хорошо понимаю, что всегда имела дурную привычку проявлять требовательность только по отношению к другим, но никак не к себе. Наверное, меня просто слишком баловали в детстве. И с таким характером я собиралась стать матерью… Сейчас мне стыдно даже вспоминать об этом. Я должна была делать всё, чтобы заслужить любовь мужа, а я, как капризная девчонка, была довольна только тогда, когда меня хвалили. Конечно, не получив в детстве должного воспитания, я не могла похвастаться хорошими манерами.
В ту ночь я долго сидела за столом, положив перед собой полученную от мужа открытку, и думала о том, как я несчастна, но в конце концов, успокоившись, решила лечь спать. Может быть, он ещё напишет мне длинное, задушевное письмо?
Но я не получила больше ничего, кроме второй открытки, которая пришла примерно через неделю после первой и в которой в телеграфном стиле сообщалось: "Конференция закончилась, отправляюсь в Лейпциг". Мне стало невыносимо сидеть одной в этой загородной гостинице и ждать его возвращения, мне захотелось вернуться в Париж к мадам Марсель, и я стала наводить справки, не уехала ли она куда-нибудь на лето. Вот какой ответ я получила:
"Я никогда не уезжаю на лето, не хочу, чтобы дом, в котором всё хранит память о моём покойном муже, опустел хотя бы на день. Так что приезжайте, буду вам рада".
В тот же день я расплатилась с хозяином гостиницы и уехала в Париж.
Я была очень рада снова встретиться со своей дорогой мадам Марсель и в первый же вечер за ужином обрушила на неё всё, что накопилось у меня на душе. Я так нуждалась в участии близкого человека и так ждала, что мадам Марсель посочувствует мне, но, вопреки моим ожиданиям, она строго отчитала меня:
— Мужчина должен быть предан работе и иметь своё дело в жизни. Вот если бы Миямура забросил науку ради любви к вам, тогда бы он заслуживал всяческого порицания и недостоин был бы вашей любви. Я знаю это по собственному опыту. В вашем сердце просто нет ещё настоящей нежности к нему, иначе даже в самых простых, ничего не значащих словах вы уловили бы его безграничную любовь к вам.
Она говорила всё это, искренне любя меня. Но я была так своенравна тогда, что на меня не действовали никакие самые убедительные доводы, особенно высказанные в категорической форме.
Мадам Марсель каждый день утром и вечером выводила меня гулять. Она не надоедала мне советами о том, как нужно вести себя в моём положении, а просто без лишних слов заставляла меня делать всё, что считала необходимым. Вместо того чтобы читать мне лекцию о том, как пагубно влияет отсутствие движения на здоровье матери и ребёнка, она насильно вытаскивала меня на прогулки, заявляя, что моё тело уже не принадлежит мне одной.
К счастью, у меня не было приступов тошноты, наоборот, с каждым днём аппетит становился всё лучше, у меня возникло приятное ощущение наполненности, как будто что-то зрело в глубине моего тела, в то же время я до странности быстро уставала, и ежедневные прогулки очень утомляли меня. Но в ответ на мои жалобы мадам Марсель только смеялась и говорила, что это от жары. Хотя какая там жара, в Японии такая погода бывает в мае. Тем не менее мадам Марсель всё время сетовала на невыносимую духоту и часто целыми днями валялась на диване, поэтому я решила, что в моей постоянной расслабленности тоже нет ничего особенного и не стоит обращать на неё внимание. Просто я беременна, вот и переношу жару ещё хуже, чем мадам Марсель… Ночами я покрывалась испариной и просыпалась в мокрой насквозь пижаме, но и это тоже списывала на жару.