Умереть в Париже. Избранные произведения
Шрифт:
В то время у него уже были дети, и при мысли об их будущем он, видимо, никак не мог решиться, подобно Основательнице учения, отказаться от всего своего имущества и начать жизнь в нестяжании. К тому же отец тогда, похоже, ещё не ощущал Бога столь близким, чтобы это дало ему силы, отбросив все мирские вожделения, вдохновляться в жизни одной лишь верой. Он совсем недавно уверовал, и хотя уже не сомневался в бытии Божием, но ещё не осязал его невидимого присутствия. Отец несколько раз вместе с мамой посещал центральный храм в Ямато и делился с нею своими сомнениями. Насколько мне известно, она всегда отвечала ему, что, только отбросив всё внешнее и уподобившись в жизни Основательнице учения, можно прикоснуться к Богу, или же рассказывала
Этого настоятеля у них дома принимали как Будду во плоти и по этому случаю, не скупясь, обновляли мебель и посуду, заменяли все татами в трёх комнатах каждая площадью в десять дзё, а также фусума, на каждую из которых тратилось до сотни йен. Подготовившись таким образом, ждали потом визита по полгода. В самый день визита со всей округи собиралось огромное число верующих, сидящие заполняли даже постланные во дворе циновки. Все увлечённо читали хором молитвы или слушали проповеди, но мама рассказывала, что никогда не могла получить от этих проповедей настоящее успокоение или вдохновение. Зная от бабушки о духовной щедрости патриарха Синрана[93], мама не могла благодарно воспринимать проповеди настоятеля Хонгандзи, потому что он, по её мнению, как ни дерзостно это молвить, в отличие от патриарха, не был готов делить с народом его беды и радости и в скудном житии поддерживать душевное общение с ним. А потому-то она и разъясняла отцу, что если он готов жить по Закону Неба, преисполнившись духовной радости, он должен, как и Основательница учения, спуститься на самое дно жизни, став одним из его запылённых обитателей, и оттуда начинать свой путь.
Однако отец всё не мог решиться на это. От продолжительных терзаний в последний год он, говорят, целыми днями, словно психически больной, то торчал неподвижно под деревом, то, скрестив на груди руки, подолгу предавался размышлениям на самом солнцепёке. Деревенские судачили:
— А молодой-то хозяин главного дома в ересь какую-то впал — состояние вон всё прахом пустил, да и самого вишь как немочь одолела!
А тем временем отец был одержим идеей Бога, он жаждал увидеть его собственными глазами, найти доказательства его существования. Без этого не было ему счастья, и не мог он по завету Божьему отбросить все желания и жить только служением. В этом смысле отец, в сравнении с мамой, возможно, был неверующим.
Мама, объясняя, что все беды от недостатка веры, убеждала его, что, даже и не посвящая себя служению целиком, можно молиться с семьёй в имеющемся у нас маленьком домовом храме и, как прежде, довольствоваться мирным бытом, ибо это жизнь вполне достойная истинно верующего.
Однако отец — не потому ли, что уже был избранником незримого Бога? — не мог удовлетвориться идеалом праведной жизни в семье, о котором говорила мама, — он искал Бога всей душой и до изнеможения жаждал увидеть его собственными глазами, подчиняться его повелениям.
Возможно, Вам известно, что в те годы конечной целью жизни верующих считалось возведение на Земле Алтаря Сладчайшей Росы. Полагали, что именно тогда Япония и по названию, и по сути станет Божьей страной, а на Алтарь с неба изольётся Роса Благодати, и всякий испивший её избавится от всех недугов, страждущие омоют душу, и всё человечество тогда обретёт счастье — так нам рассказывали с младенческих лет.
Впрочем, поскольку возведение Алтаря Сладчайшей Росы символизирует духовное преображение человека, это его извечная цель. Сладчайшая же Роса, по-видимому, означает исполненное сострадания материнское молоко. Отец же, как все верующие тех лет, понимал всё буквально и лелеял безрассудную мечту о том, что если бы Господь немедля излил на него обетованную Росу, это стало бы лучшим доказательством Его бытия, естественным образом разрешило бы все мучившие отца вопросы и позволило бы ему с радостью следовать велениям Божьим, отказаться от всякого имущества и пасть на дно жизни…
Мама, когда он признался ей в своей мечте, сочла, что его претензии к Богу о доказательствах свидетельствуют о низком духовном уровне, и вразумляла его, что верующий чувствует присутствие Божие в собственном сердце.
Наступил как раз мёртвый сезон, лов тунцовых закончился, и у сельчан было много свободного времени. Отец день за днём проводил, уединившись в нашем маленьком домовом храме в уголке усадьбы. Маму это особенно не удивляло, но прислуга обоего пола распускала слухи, что он не в себе, да и бабушка с дедушкой стали беспокоиться.
Однажды поздно вечером отец прибежал домой из храма и, учащённо дыша, сказал маме:
— Велика и не заслужена нами милость Божия! Радуйся — я слышал Его голос, ясно слышал собственными ушами! Мне было откровение, что завтра на рассвете мне будет дарована Сладчайшая Роса с листьев лотоса из пруда за домом.
И всю ночь потом, славя Бога, он в полный голос распевал священные гимны Микагураута, так что мама, не зная отдыха, с беспокойством прислушивалась: уж не помешался ли он в самом деле?
Может быть, Вы помните — если пройти между белых стен складов для рыболовных снастей и выйти на задний двор, взгляду открывался обширный лотосовый пруд с огромной — в два обхвата — старой камелией на берегу, постоянно усыпанной ярко-красными соцветиями? (Множество раз я слышала в детстве от мамы, что она вставала пораньше — посмотреть, как раскрываются цветки лотоса, или о том, что на старой камелии вили гнёзда разные птицы.) Помните — на задний двор нас не пускали, но возле пруда за домом позволялось играть всем соседским ребятишкам и они всегда там собирались? С берега пруда там неподалёку было видно устье реки Н., и мы ещё всегда состязались в отгадывании по парусам названий рыбацких судов, возвращающихся в гавань из залива С. (По сей день всё это у меня перед глазами — белые паруса на закате отсвечивают алым, а вода речного устья отливает золотом, и по ней скользят рыбацкие шхуны.) Из откровения следовало, что Сладчайшая Роса будет пролита на лотосовые листья именно этого пруда — немудрено, что маме это показалось сомнительным.
На следующее утро отец затемно вместе с мамой вышел на задний двор. В глубине усадьбы было ещё темно, но, проходя между белых складских стен, можно было уже смутно различать предметы, словно оттуда и начинался рассвет. У обоих было такое ощущение, словно ноги сами несут их в том направлении. И тут они увидели золотое сияние, исходившее от одного из лотосовых листьев. Крупный лист этот, тихо покачивавшийся над водой у самого берега, невольно приковал к себе их взгляд. У основания этого массивного зелёного листа, словно жемчужина молочного цвета, дрожал сверкающий перл, отбрасывая вокруг матовый свет. Отец с мамой, утратив дар речи, в благоговейной молитве сложили перед собой ладони и некоторое время зачарованно не сводили глаз с чистого, как роса, перла.
Бог несомненно был рядом, на расстоянии вытянутой руки, осуществляя несбыточную и оттого печальную мечту никудышного отца. От переполнившего её ощущения безграничности милости Божией мама упала на колени и в земном поклоне вознесла хвалу Господу, прося прощения за отцово маловерие. Отец же, приняв росистую жемчужину на ладонь, высоко приподнял её и отправил в рот, а потом позвал маму:
— Ты тоже отведай.
Мама, подняв голову, удивлённо взглянула на него.
— Смелее, я чувствую, как всё тело наполнила Божественная сила! — весь сияя, поделился он своей радостью. Мама тотчас с готовностью посмотрела на лотосовый лист, на котором лежала уменьшившаяся жемчужина. Стоя на коленях, мама подтянула лист к берегу и осторожно скатила с него жемчужину в свой раскрытый рот. На языке, как рассказывала мама, сразу же возникло ощущение прохлады, а вкус был словно у сладкого и ароматного молока.