Умереть за любовь, убить за любовь…
Шрифт:
Чуть дальше от города, где высотки сменились небольшими зданиями, построенными всего на несколько семей, дух свободы стал таким сильным и горячим, что становилось трудно дышать. Здесь уже не было тех, кто забрел сюда случайно. Полуголые и полностью обнаженные тела без капли стеснения подставляли бесцветную, чуть сероватую кожу солнцу, которого не было, и смахивали с лица пот, который никак не мог выделиться у тех, чьи кости давно гнили под землей.
Робин не чувствовала ни жары, ни ветра, ни запаха соленого воздуха. Это была не ее среда, не ее атмосфера, и поэтому для нее все здесь было искусственным, как картонные декорации в начальной школе. Но то же самое мог сказать и тот, кто случайно оказался бы в баре,
Присев на краю пляжа прямо на песок, Робин всматривалась вдаль. Море было спокойное – слишком спокойное, чтобы привлекать в свои объятья серферов, сделавших смыслом своей жизни и смерти охоту за огромными волнами.
«Довериться чувствам», – промелькнуло в голове. Но никакого отклика девушка не услышала.
Достав из кармана платья чуть помятый снимок, с которого улыбался молодой человек с оливкового цвета глазами, Робин вдруг поймала себя на мысли, что бармен был прав, – если Габриэль сейчас там, где он был по-настоящему счастлив, а она не может уловить хоть малейшее движение души навстречу этому месту, это должно о чем-то говорить.
– Кого-то ждешь?
Робин вздрогнула. Рядом с ней незаметно опустилась высокая тощая женщина, на вид разменявшая свой восьмой десяток, прежде чем почить в бозе и оказаться здесь. Ее бледное лицо было раскрашено яркими голубыми тенями и темно-красной помадой – совсем как цвет обивки крышки гроба, – видимо, изготавливаемыми из натуральных природных компонентов, совсем как краски, которыми художники пытались разнообразить этот мир. На ее тощих плечах висела вытянутая майка, едва прикрывая обвислую грудь, а бедра обтягивали брюки, такие тонкие и узкие, что даже через них было видно торчащие тазовые кости. В худой чуть дрожащей руке она держала длинную сигарету в мундштуке, время от времени поднося к тонким сухим губам и втягивая дым с едва слышимым шипением тлеющего табака.
– Нет, – мотнула головой Робин. – Ищу.
– Вот как. Здесь можно найти только одного человека – себя. Другие – лишь размытые бесцветные силуэты безвозвратно ушедшего прошлого.
– А как же вы? – улыбнулась девушка.
Женщина пожала костлявыми плечами и выдула дым в лицо своей собеседницы.
– И я.
– Вы хотите сказать, мы встречались когда-то… в прошлом? При жизни?
– При жизни, после смерти – какая разница? – задумчиво проговорила незнакомка и закашлялась.
– Я не понимаю вас, – слишком резко ответила Робин. Ей порядком надоела эта молодящаяся старуха – кого-то она ей напоминала…
– Подрастешь – поймешь, милочка, – ухмыльнулась в кривой улыбке женщина.
«Милочка». Стало понятно, кого так нестерпимо напоминает ей эта дама. Ее родная бабушка по отцовской линии была абсолютно такой-то: сухая черствая старуха, владеющая несколькими компаниями, но никогда не предлагающая своей помощи. Приходя к ней домой, максимум, на что могла рассчитывать единственная внучка, это старые, сто раз растаявшие и снова застывшие леденцы, настолько плотно прилипшие к фантикам, что приходилось рассасывать их прямо так, в обертке, и потом незаметно вынимать ее изо рта или проглатывать, чтобы не расстроить хозяйку.
Несколько раз, еще до возвращения отца, Робин оставалась у нее на несколько дней – когда мать находила очередного ухажера, в котором видела шанс на спасение от этой ненавистной жизни матери-одиночки, и ребенок был ни к чему. Старуха жила в хорошо обставленном коттедже на берегу моря, и внучка каждое утро убегала на пляж собирать ракушки и лепить из песка высоченные башни – строила замки, стараясь хотя бы в своих фантазиях отгородиться от этого мира. В один из таких дней на самом рассвете, когда солнце только-только занималось в волнах, окрашивая их и небо в розовый
«Робин и Габриэль».
Она впервые встречала свое имя у другой девочки, всегда считая его очень мужским и обижаясь на мать, что та позволила отцу так ее назвать в честь то ли дедушки, то ли прадедушки.
«Робин и Габриэль».
Как красиво смотрелось ее имя, тисненое золотом на белоснежной бумаге. Но еще прекраснее оно стало, когда появилась девушка в свадебном платье, сияющая от счастливой улыбки.
Робин так никто и не выгнал. Она видела церемонию, ела кремовые пирожные, поданные к утреннему чаю, и даже попала на несколько фотографий с женихом и невестой.
– Эй, уснула? – прокашляла старуха и затушила сигарету в песке.
– Задумалась, – буркнула Робин, с ненавистью посмотрев на незнакомку, прервавшую такие приятные воспоминания, о которых девушка совсем забыла. Да, она слишком была похожа на ее бабку. Та тоже приперлась в тот день на частный пляж в поисках внучки и утащила ее, верещащую, за руку, при всех обозвав ее мерзавкой и недомерком.
– Не хочешь поплавать? Слишком жарко сегодня, чтобы сидеть на берегу.
Старуха стерла с абсолютно сухого лица несуществующий пот и, шумно выдохнув смесью табака и нечищеных зубов в лицо Робин, начала стягивать с себя узкие брюки и майку, оставшись в одних трусах, таких маленьких, что они почти потонули в ее морщинистом теле.
Отвернувшись, девушка хотела отказать – ей не было жарко, ее не манила прохладная вода, да и вообще, она не любила море. Но когда незнакомка вдруг в очередной раз закашлялась, почему-то подумала, как было бы здорово, если б она захлебнулась собственными слюнями, разлетающимися во все стороны… Ну, или соленой водой. Быстро стянув с себя платье, Робин поспешила за ней, боясь передумать, и вошла в теплые еле колышущиеся волны.
Она ничего не почувствовала. Как будто все рецепторы на коже выключились и невозможно было ощутить ни температуру воды, ни даже ее прикосновение. Старуха уже развалилась на воде, подставив под одной ей видное солнце свою обвислую грудь и морщинистое лицо. Глаза, жирно намазанные голубыми тенями, были закрыты, а темно-красные губы причмокивали, словно искали ставший родным мундштук. Несколько минут Робин просто стояла рядом и смотрела на эту усохшую версию человека, словно ожидая, что сейчас тело напитается водой, складки разгладятся, и перед ней предстанет красивая молодая девушка.
Но чуда не случилось. Незнакомка все так же была очень стара и еще сильнее напоминала ненавистную Робин бабку. Сама не понимая, что делает, девушка схватилась руками за дряблую шею и с силой надавила, заставляя голову опуститься ниже, ниже, под воду.
Она ждала сопротивления, и когда старуха открыла глаза, вместо того, чтобы отбиваться и бороться за свою вечную жизнь, удивилась. Глядя в бесцветные глаза, отгороженные от нее всего несколькими сантиметрами воды, в расплывшиеся в улыбке губы, Робин не могла остановиться, не могла отпустить сжатые нервно пальцы. Она задержала дыхание, словно желая продлить хоть на секунду жизнь этой незнакомки, но та и не думала этого делать. Пузыри, вырываясь из ее горла, лопались о поверхность моря и источали запах табака.