Умей вертеться
Шрифт:
— Но ведь попробовать-то можно! — горячо возразила я.
— Ну, уговорила, уговорила. Пробовать, конечно, надо все. Согласен. Волоки свои вещдоки в отдел. Я звоню ребятам.
Дежурный по отделению, майор необъятных размеров, слегка под мухой, разговаривал по телефону. Он молча взял у меня конверт и положил его на кучу бумаг на пульте рядом с недоеденным пирожком. Я стояла и ждала окончания разговора. Допустить, чтобы драгоценный конверт затерялся или чтобы в него пирожки упаковали, мне отнюдь
Он положил трубку и вопросительно посмотрел на меня:
— Еще что-нибудь, Татьяна Александровна?
— Я просто должна быть уверена, что конверт попадет по назначению, а не в мусорную корзину с пустыми бутылками.
Толстяк обиделся:
— У нас таких проколов не бывает. Не беспокойтесь. Все будет тип-топ.
— Ну-ну, — многозначительно произнесла я и, попрощавшись, вышла в ночь.
Дверь в квартиру Гусевых-Турищевых была едва прикрыта. Как и положено в таких случаях, она не запирается на замок; я толкнула ее и вошла.
Много мертвецов довелось мне в жизни повидать, но обычно свеженьких, так сказать, прямо из-под пули или из-под ножа. Я к ним привыкла. А вот когда покойник в гробу — это совсем другое дело.
В квартире витали специфические запахи горящих свеч, ладана, свежей стружки и чего-то другого, непонятного, в некоторой степени таинственного и даже пугающего. Словом, мне вовсе не хотелось проходить в гостиную, где лежала в гробу старушка. Но пришлось, елки-палки. Поскольку Нина не видела, как я вошла: она сидела у гроба матери. Я прошла и остановилась в дверях, поджидая, когда Нина меня заметит.
Несколько теток-соседок сидели на диване, тихо переговариваясь на темы, отнюдь не относящиеся к Елизавете Ивановне.
Тут опять открылась входная дверь. В прихожку шагнула высокая, прямая старуха в черном платке. Она молча кивнула мне и, пройдя к гробу, села на свободную табуретку; всхлипнула пару раз, вытерла глаза платочком:
— Ах, соседушка, соседушка. Да как же это? Тебе б жить еще да жить. — Старушки тут же переключились на обсуждение жизни и смерти Гусевой, а я тихо подошла к Нине, сидевшей спиной ко мне, и шепнула на ухо:
— Нин, давай на кухню выйдем.
Она молча кивнула и поднялась. Мы вышли.
— Тань, может, чаю поставить?
— Да какой чай?
— Давай все же поставим. Я сама весь день крошки во рту не держала. Умаялась. И Игорь тоже.
— А где он, кстати? — поинтересовалась я.
— Я уговорила его прилечь. Ему завтра тяжелый день предстоит. А потом, ты же знаешь, Тань, пока он остается в столь двусмысленном положении, ему стыдно людям в глаза смотреть, тяжело среди старух находиться. Понимаешь?
Нина, наполняя чайник, невольно всхлипнула. Потом поставила его на плиту, устало опустилась на стул, закрыла лицо руками и покачала головой:
— За что мне все это, Таня?
Я погладила ее по плечу и, кажется, напрасно это сделала. Надо было лучше прикрикнуть, поскольку плечи Нины затряслись.
— Ну за что мне все это?! За что?
Ее плач постепенно перешел в бурные рыдания, а затем в икоту.
— Где у вас корвалол?
Она не прореагировала. Тогда я открыла навесной шкаф, порылась в нем, но, ничего подходящего не найдя, шагнула в гостиную и обратилась к старушкам:
— Корвалол нужен. Нине плохо.
— Сейчас, — высокая старушка поднялась, — я тут рядом, на одной площадке. Пойдемте, я вам дам.
Я двинулась следом за ней. Старушка оказалась как раз той соседкой, которой не было дома в день убийства. Пока она рылась в секретере в поисках необходимого лекарства, я бегло окинула взглядом ее обитель.
Уютная двухкомнатная квартира. Множество книг. Дверь во вторую комнату закрыта.
Мне хотелось бы с ней поговорить, порасспросить, но в квартире напротив безутешно плакала моя подруга. Стало быть, не время.
Тут корвалол был извлечен из секретера, и я вернулась к подруге.
Нина уже немного пришла в себя, но выпить лекарство я ее таки заставила. Чайник вскипел, и она, вздохнув, поднялась и принялась заваривать чай.
— Рассказывай, — попросила я ее.
— Что рассказывать-то?
— Странный вопрос. Ты будто не знаешь, что меня интересует. Про звонок, конечно.
— Ах, ну да! Я ж тебе еще не рассказала. Голова кругом идет. Ничего не соображаю, как сомнамбула. Позвонил тот же тип с глухим скрипучим голосом. Говорит как будто в нос.
Ну, с этим ясно: на трубку тряпку накинул, нос пальцами сжал, чтобы голос стал неузнаваемым.
Интересно, если человек меняет голос, значит, боится, что его смогут узнать? Знакомый? Хотя и незнакомый мог бы поступить точно так же. В целях профилактики.
— И что он сказал?
— Потребовал деньги, разумеется. Деньги мы должны приготовить к завтрашнему дню. Он сообщил, что завтра во второй половине дня он позвонит еще и скажет, как передать деньги.
Да, тяжелый денек предстоит Нине завтра. И похороны, и контакт с преступником. Но что бог ни делает — все к лучшему. Может быть, завтра все и решится окончательно. И преступник с моей помощью наконец-то лопухнется. И я сумею сделать так, чтобы Игорю было не стыдно, как выразилась Нина, смотреть людям в глаза.
Нина разлила по чашкам чай, достала батон и масло:
— Давай, Тань, хоть по бутерброду сжуем. Одна я не буду — кусок в горло не лезет, а за компанию и жид удавится. Тебе лимон положить?
Я молча кивнула.
— Тань, а как же быть с Алинкой? Ей ведь надо с бабушкой попрощаться.
Я и сама над этим задумывалась. Действительно, как ни крути, а Алинку придется привозить. И надо продумать, как все это обстряпать получше, чтобы девочка была в безопасности.
Я не успела ответить на вопрос Нины: на кухню вошла Мария Ивановна, та самая высокая старушка из квартиры напротив.