Умри, как собака
Шрифт:
— Может быть,— ответил Шейн.
Он ехал на север по Майами Авеню и сбросил скорость, когда они достигли Четвертой улицы. На углу горела зеленая неоновая надпись «Бар «Трилистник». Шейн припарковался, и они вошли.
Это был маленький бар, грязноватый и плохо освещенный. В этот час в нем было только трое мужчин, сидевших на высоких табуретах. Выпивка стояла перед ними. Бармен, худой мужчина с болезненным цветом лица, был облачен в грязную белую куртку. Он с равнодушным видом направился к ним, когда они подсели к стойке. Шейн механически произнес: «Коньяк»; глаза
— Хорошо бы «Мартель» с водой. И со льдом.
Он достал бумажник, извлек пятидолларовую бумажку и разглаживал ее на поверхности стойки своими ручищами, пока бармен ставил перед ними напитки. Он подвинул банкноту к бармену со словами:
— Держите. За это я хочу задать вам один вопрос.
Бармен придержал банкноту кончиками пальцев, но не взял ее. Бледно-голубые глаза осторожно изучали лицо Шейна.
— Конечно, мистер. Давайте, спрашивайте.
— Посыльный из «Вестерн Юнион» забрал конверты от вас пятнадцать или двадцать минут назад. Расскажите мне об этом.
— А что рассказать?
— Все.
Бармен пожал плечами, слегка касаясь пальцами банкноты, но не придвигая ее к себе.
— Парень приходил сюда, шиковал на десятку, взял порцию и спросил, можно ли воспользоваться телефоном. Я сказал: «Конечно».— Бармен мотнул головой в сторону телефона-автомата на стене позади него.— Я стоял довольно близко и слышал, как он спрашивал «Вестерн Юнион», а потом велел, чтобы они направили посыльного забрать отсюда письмо и немедленно отправить его. Он спросил, сколько стоит доставить письмо в центр Майами, а потом повесил трубку. Он вернулся к выпивке и дал мне два конверта, понимаете? И трояк бумажками по доллару. Сказал, что спешит, спросил, не передам ли я письмо и деньги посыльному, когда он придет. Я сказал: «Передам», вот и все.
Шейн хрипло переспросил:
— Два конверта?
— Ага. Два. Одинаковые. Адрес написан карандашом.
— Кому адресовано? — голос Шейна прозвучал излишне резко, и бармен сразу ощетинился:
— Откуда я знаю, мистер? Не мое это дело, я этим и не интересуюсь. Я их только положил на кассу вместе с тремя долларами и отдал посыльному, когда он пришел. А что в этом плохого?
Шейн перевел дух и сказал:
— Ничего. Вы уверены, что не видели ни одного из имен? Я мог бы заплатить вдвое.
— Я бы не отказался,— в голосе бармена прозвучало искреннее сожаление о том, что он не был более любопытен.— Я даже не взглянул.
— Как выглядел этот человек?
— Как оборванец,— сразу ответил бармен.— Одет в рваный пиджак, и ему не мешало бы постричься. Худой и на вид голодный. Черт, я не обратил на него особого внимания. Лет двадцати пяти, может, тридцати. Типичный попрошайка.
— Вы никогда его здесь не видели?
— Уверен, что нет. У меня очень приличная публика,— бармен с гордостью оглядел бар и троицу у другого конца стойки.— Сейчас-то пустовато, а полчаса назад битком было набито.
— Но вы узнали бы его, если бы он снова появился? — упорствовал Шейн.
Бармен прищурил голубые глаза:
— Думаю, узнал бы.
— Вы заработаете десять таких бумажек, как та, что у вас в руках, если позовете полицию, когда он тут объявится, и будете держать его, пока не подоспеют полицейские.
— Ладно,— сказал бармен неохотно.— Если он интересует полицию…
— Вот именно,— настойчиво сказал Шейн и допил свой стакан.
Когда они вернулись в машину, Тимоти Рурк обеспокоенно заметил:
— Как я понимаю, продвинуться не удалось.
— Ты прав, черт возьми. Тот, кто послал записку, постоянно заметает следы. Какому-то бродяге со скамейки в парке дали возможность получить удовольствие на целых десять долларов, вывив в баре и позвонив в «Вестерн Юнион».
— Записки,— произнес Рурк. Они повернули за угол и направились к востоку, на Четвертую улицу.— Кому предназначалась вторая?
Шейн пожал плечами:
— Тебе, может быть,— если кто-то разнюхал, что ты сегодня вечером был со мной и именно ты фактически ограбил могилу.
— Никто этого не знает. Присягнуть могу, что никто меня там не видел.
— Люси знала, что ты пойдешь со мной,— напомнил Шейн, и после этого оба молчали до тех пор, пока Шейн не отпер квартиру Люси на первом этаже дома в восточной части Бискайского бульвара,— отпер тем самым ключом, который Люси дала ему много лет назад и которым он никогда до сих пор не пользовался.
Входная дверь вела прямо в большую, но тем не менее уютную гостиную с двумя окнами, выходящими на улицу. Под окнами стоял диван с мягкими подушками, перед ним низкий кофейный столик. Шейн включил верхний свет; они с Рурком молча стояли рядом, обшаривая глазами комнату в поисках каких-либо признаков беспорядка, следов борьбы или оставленного Люси намека на то, где она находится.
Ничего не было. Комната выглядела точно такой же, какой Шейн видел ее столько вечеров в прошлом, когда он оставался у Люси после совместного обеда или поздно вечером наслаждался стаканчиком спиртного перед тем, как идти на свою холостяцкую квартиру.
Совершенно спокойно и чересчур тихим голосом, обнаружившим, однако, всю силу чувств, которые он испытывал, Шейн сказал:
— Останься здесь, Тим. Я хочу обыскать квартиру один. Может быть, где-нибудь что-то есть. Что-нибудь я найду.
Тим ответил неловко:
— Конечно, Майкл. Все правильно.
Он прислонился к дверному косяку, отыскал сигарету и зажег ее, наблюдая, как Шейн не торопясь удаляется от него, высокий, с прямыми плечами и выдвинутым вперед подбородком.
Детектив заметил три окурка в хрустальной пепельнице на кофейном столике рядом с тем местом, где обыкновенно сидела Люси, когда они вместе проводили время в ее квартире. Чтобы столько выкурить, ей нужно часа два, подумал Шейн и решил, что она, вероятно, пришла после неспешного обеда и отдыхала в течение этого времени, прежде чем снова выйти из дома. На стеклянной поверхности стола рядом с пепельницей виднелся высохший круглый след. При своей закоренелой опрятности Люси никогда не оставила бы этот кружок неприкосновенным, если бы она закончила питье и без помех собралась в постель.