Унесенная ветром
Шрифт:
Это было начало триумфального шествия.
Окрыленный первым успехом, выскочив в коридор, он буквально наткнулся на доцента Голенцова с кафедры автоматики.
— Мухин! Вы собираетесь сдавать зачет? Вы единственный из группы, кто ко мне еще не приходил ни разу.
— Вот сегодня как раз к вам собрался, — любезно кланяясь, отвечал Мухин. — Только вот, Павел Андреич, к вам ходить, говорят — это время терять. Бажан к вам четыре раза ходил, а вы ему зачета не поставили, Курочкин тоже раза три ходил…
— Потому что учить надо, а не просто так ходить, тратить свое и преподавателя, понимаете, время… Давайте, Мухин, я тут в двести четвертой аудитории.
В двести четвертой галдела толпа студентов из разных групп и потоков. Были знакомые ребята с механического факультета и девчонки с эксплуатационного. Голенцов выдавал всем соискателям зачета устные вопросы и предлагал пятнадцать минут на подготовку. Возле его стола сидели сразу по четверо отвечающих и, несмотря на огромную толпу желающих обрести зачет, очередь двигалась быстро. Леше было предложено рассказать о датчиках, применяемых в автоматических системах пожаротушения, и если бы он добросовестно принялся готовиться к ответу на заданный вопрос, то неизвестно еще, чем бы дело кончилось. Ему пришла в голову блестящая мысль: с плаката, висящего на стене, он срисовал схему работы концевых автоматических выключателей стрелового крана э-дэ-ка, и когда очередь дошла до него, выдал эту схему за плод собственного глубокого знания.
Судя по положительной на этот явный подлог реакции Голенцова, идея Мухину удалась. Сам еще не веря своему счастью, он вышел из двести четвертой с раскрытой зачеткой в руках, где еще не просохли чернила Голенцовской авторучки.
— Ну, Муха, молодец!
В узких черных брючках, в линялой джинсовой курточке с закатанными рукавами, не застегнутой на груди, она выглядела лихой спортивной студенточкой Сорбонны. Она обращала на себя внимание всех мужчин. Причем большинство из них глядели на нее скорее с чистым любопытством, нежели с чувством сексуальной заинтересованности. Она выглядела инопланетянкой или иностранкой, каким-то ветром занесенной сюда с Монмартра или Беверли Хилс. Это впечатление усиливалось ее неожиданно короткой стрижкой, обнажившей не только шею, но виски и затылок. И ее непривычная для наших улиц широкая открытая улыбка и блестящие радостно глаза делали Еву еще более нереальной в массовке российских граждан и декорациях Тверской.
Муха смешался. И из-за того, что Ева выглядела непривычно, и оттого, что сразу вспомнил свой непереносимо позорный провал. А она, казалось, и не помнила ничего.
— Ну, привет!
— Как я выгляжу?
— Супер-вау.
— А ты что делаешь здесь?
— Да экзамен вот сдал…
Она взяла его под руку, и они пошли к площади Маяковского.
— Я есть так хочу, знаешь?
— Пойдем в «Макдоналдс»?
— Где дети и азики? Ты спятил? Лучше отвези меня к себе домой….
Дома были родители. Муха замялся, она все поняла и тут же поменяла решение.
— Едем к нам. Герман сейчас сутками не появляется!
Поймали частника. В машине сидели на заднем сиденье и целовались…
Снова нашло на него треклятое волнение, но, видно, сегодня ему должно было фартить по полной программе. Да и успех на экзамене придавал уверенности. Так что волнение Муха успешно поборол и на этот раз довел свидание до логического конца.
Только вот вместо ожидаемого блаженства ждало Муху страшное разочарование. Во-первых, Ева без одежды оказалась не столь шикарной, как он ожидал.
Наверное, дело было в этих чертовых рисунках на стенах. Реальная Ева была не то чтобы намного хуже, она была прозаичнее, обыкновеннее.
Отступать, правда, было уже поздно. В любовной борьбе они провели время до вечера, когда явился Гольданский.
Его приход стал для Евы полной неожиданностью — по плану Гера собирался до утра квасить у какого-то знакомого скульптора. Она выскользнула из постели и через мгновение уже была почти полностью одета. Муха остался в постели с неприятным ощущением полководца, которого перед началом сражения оставило все войско. Впрочем, Гольданский был пьян и не сразу врубился в суть происходящего.
— Ой, Герочка!.. — пискнула Ева заискивающе и замолчала, потому что сказать больше было нечего.
И завертелась перед ним, заглядывала в глаза, стараясь угадать, как следует вести себя дальше.
Герман, наконец, начал кое-что понимать. Однако никаких эмоций не выказал. Только насупился и молча ждал, когда Муха освободит постель.
Когда постель освободилась, художник завалился на нее, и Ева принялась стаскивать с него ботинки, как стаскивала, может быть, в этот вечер сапоги с Евиного отца ее мать. И не было больше роковой женщины Евы. Была простая баба, Анна Серебрякова, которая боялась остаться одна.
Муха ушел по-английски, не прощаясь.
С одной стороны было чем гордиться — наконец-то мужчиной стал! Другие после этого ходят целый год, раздувшись от важности, да цепляются ко всему, что движется, — чтобы закрепить и развить полученный опыт.
Но Муха не раздувался и не бросал плотоядные взгляды на попадавшихся ему навстречу девушек. Наоборот, подумывал о том, что стоило бы уйти в монастырь. Подальше от мирских соблазнов и разрушенных идеалов. Верно сказано было когда-то: не сотвори себе кумира! Вот он сотворил и получил по носу. Кумир оказался пустышкой.
Разум Мухи был в смятении.
Глава 15
Зачем в руке твоей кинжал,
Дочь вдохновенного Востока?
Младые перси панцирь сжал,
И кудри девы черноокой
Шелом безжалостно измял?..
Когда Акимка Хуторной шел прогулочным шагом по станице, к нему всегда сбегались местные детишки, казачата. Ради Акимки они прерывали свои шумные игры и потому прыгали вокруг него уже чумазые, в запачканных травой и глиной рубашках — вылитые чертенята.
— Акимка, Акимка! — кричали девочки. — Сделай нам куклу! Куклу сделай с ротом и глазами!
— Нет, шашку, Акимка, шашку состругай! — кричали пацанята. — А еще коня с головой, кабардинца!
Никого так не донимали в станице казачата, как Акимку. Разве что деда Епишку, чтобы он рассказал им сказку длинную и страшную. Но сказка хороша в непогоду, когда ветер завывает и дождь льет как из ведра. В ясный солнечный день надо на коне скакать с шашкой наголо или куклу кормить бузинной ягодой. Тут и бежала детвора за Акимкой.