Унесенные бездной. Гибель «Курска».
Шрифт:
Говорят, на британском флоте в аттестации офицеров есть графа «везучий-невезучий». Возможно, кто-то и из наших кадровиков посчитал 35-летнего кавторанга «невезучим» и удалил его от боевых кораблей – в Бакинское высшее военно-морское училище. Преподавал он там тактику до самых последних дней своей военной службы. Там же, в Баку, и жену схоронил. А когда начался разгул антирусского шовинизма, вернулся в Полярный к дочери. Бросил в столице солнечного Азербайджана квартиру, мебель, все вещи. Взял с собой лишь ордена, кортик да пачку старых фотографий.
Мы сидим с Анатолием Степановичем среди книг, гравюр и оленьих рогов в тесной комнатке
Между тем попытки выяснить первопричину взрыва торпед продолжались долгие годы. Занимались этим делом не только следователи прокуратуры, но и флотские контрразведчики. И хотя в их распоряжении была сама лодка, точнее, то, что от неё осталось, множество обломков торпед, а также немало очевидцев, тем не менее однозначной причины так и не выявили.
– Анатолий Степанович, ваша версия взрыва торпед?
– Когда я прибыл из отпуска на корабль, мой минер доложил мне: «Товарищ командир, мы приняли не боезапас, а мусор!» Стал разбираться, в чем дело. Оказывается, все лучшее погрузили на лодки, которые ушли в Атлантику под Кубу. А нам – второму эшелону – сбросили просроченное торпедное старье, все, что наскребли в арсеналах. Хотя мы и стояли в боевом дежурстве. Обычно стеллажные торпеды содержатся на лодках с половинным давлением в баллонах. А нам приказали довести его до полного – до двухсот атмосфер. Я отказался это сделать. Но флагманский минер настаивал, ссылаясь на напряженную обстановку в мире. Мол, того и гляди – война. «Хорошо. Приказание исполню только под запись командира бригады в вахтенном журнале». Комбриг и записал: «Иметь давление 200 атмосфер». Вопрос этот потом на суде обошли. К чести комбрига, скажу: он свою запись подтвердил, несмотря на то что вахтенный журнал так и не смогли обнаружить.
Так вот, на мой взгляд, все дело в этом полном давлении в воздушных резервуарах стеллажных торпед. Скорее всего, выбило донышко старого баллона. Я же слышал хлопок перед пожаром! Воздушная струя взрезала обшивку торпеды. Тело её было в смазке. Под стеллажами хранились банки с «кислородными консервами» – пластинами регенерации. Масло в кислороде воспламеняется само по себе. Старшина команды торпедистов мичман Семенов успел только доложить о пожаре и задохнулся в дыму. Это почти как на «Комсомольце»… Скоротечный и мощный разогрев. Потом взрыв. Сдетонировали все двенадцать торпед… Только после этого случая запретили хранить банки с «регенерацией» в торпедных отсеках. А все эти слухи о том, что в носу шли огневые работы, паяли вмятину на зарядном отделении, – полная чушь. Это я вам как командир утверждаю!
Про девочку, которую осколком ранило, слышали? Так вот мы теперь с ней в одних президиумах сидим: я как председатель совета ветеранов, она – как председатель союза инвалидов города Полярного. Вот судьба…
«Мама крикнула: «Война!»
Ту самую блондинку, которую я так и не пригласил на танец, я легко отыскал по адресу, сообщенному Бегебой. Ирина Николаевна Хабарова жила на вершине одной из застроенных городских сопок. Дверь мне открыла энергичная, напористая и все ещё миловидная женщина. В сопровождении собаки и двух кошек, она, прихрамывая, провела меня в комнаты… Достала старые фотографии.
– Вот дом, в котором мы тогда жили. Деревянная одноэтажная постройка, каких много было в Полярном. Я училась в третьем классе, и в тот день мама позволила мне поспать подольше – уроки перенесли во вторую смену. Трехпудовый осколок баллона с легкостью проломил крышу и упал на мою кровать. Спасло меня то, что весь удар пришелся на железную поперечину кровати. Меня задело лишь краем. Я даже сознание не потеряла, хотя был перебит тазобедренный сустав и повреждены внутренние органы. Мама крикнула: «Война!», схватила меня и сестренку и кинулась в бомбоубежище. Потом увидела кровь… Побежала за машиной. Легла на дорогу – остановила самосвал. В госпиталь меня привезли раньше раненых матросов. Сделали все необходимые перевязки и на катере отправили в Североморск, а оттуда самолетом в Москву. Почти год провела в Русаковской больнице в Сокольниках. Врачи там хорошие… Но от хромоты спасти меня не смогли… Вернулась домой. Закончила школу. Пошла работать санитаркой в морской госпиталь…
Тут в комнату вбежал маленький мальчик, а его поймала молодая красивая женщина – дочь Ирины Николаевны – Оля… И понял я, что прихрамывающую блондинку кто-то решился однажды проводить из ресторана. Решился связать с ней судьбу, жениться на ней. Мужем Ирины стал статный моряк-главстаршина. Прожили они несколько лет. Потом развелись. И она, увечная, с ребенком на руках, сумела найти нового мужа, не хуже прежнего. Это даже не судьба, это – характер.
Живет Хабарова, не жалуется, внука растит, за полярнинских инвалидов хлопочет. Пособие от Министерства обороны получает за искалеченную ногу – аж целых 83 рубля 26 копеек.
– Ну а с Анатолием Степановичем и в самом деле на разных мероприятиях встречаемся. Никакой обиды на него не держу. Он с тем взрывом и сам настрадался.
Такая вот история… Кого винить в той давней трагедии? Шла Холодная война… И высшая степень боеготовности оплачивалась порой кровью. Через несколько месяцев после взрыва в Полярном едва не грянул ядерный взрыв в Карибском море, где столкнулись лоб в лоб геополитические интересы двух сверхдержав и куда от забрызганных кровью полярнинских причалов ушли четыре подводные лодки. Такие же, как «Буки-37» – Б-36, Б-4, Б-59 и Б-130. «Живыми не ждали!» – скажут потом их командирам большие начальники, следившие за большой охотой американского флота на «Красные Октябри». Но это другая история…
Нынешний День подводника отмечался в Полярном широко и красиво. Ветераны выходили в море, опускали на воду венки…
Мы сидели с Бегебой за одним накрытым столом. Золото погон его парадной тужурки оттенялось серебром густых ещё волос. Рослый, крепкий морячина, он никак не тянул на свои семьдесят… Потом вдруг куда-то исчез.
– А где Анатолий Степанович?
– К своим пошел…
Я нагнал Бегебу у гарнизонного кладбища. Там почти вровень с сугробами высился серый бетонный обелиск: «Морякам-подводникам, павшим при исполнении воинского долга 11 января 1962 года…»
Я уже знал, что во все праздники капитан 1-го ранга Бегеба приходит к своим морякам. Тяжелая эта участь – быть живым командиром погибшего экипажа. Бегеба снял черную раззолоченную фуражку.
– Подождите, ребята… Я к вам скоро приду.
Рукавом тужурки обметал он снег с выбитых на граните литер: «Симонян, Семенов…»
Теперь новое потрясение – «Курск». Гибель подводного крейсера он принял столь же остро, как и взрыв собственного корабля.
– Так что же по-вашему, Анатолий Степанович, случилось на «Курске»?