Унесенные ветрами надежд
Шрифт:
Если же она пыталась жаловаться Роберту на его поведение, то он упрекал ее в том, что всему виной лишь ее холодность по отношению к нему. Он не уставал повторять, что вынужден получать от других женщин то, в чем отказывает ему собственная жена. Причем все это высказывалось на полном серьезе. Выражение его лица и тон ясно показывали, насколько остро он чувствует ее пренебрежение к себе и как ему трудно согласиться с тем, что у него нет права на супружескую неверность, если его жена совершенно равнодушна к нему. Он даже осмелился дойти до заявления, что любит ее и не может понять, почему она не отвечает на его чувства. Вследствие этого их отношения были весьма хрупкими и неустойчивыми, однако каким-то непостижимым образом им все-таки удавалось сохранять своего рода перемирие. Малыша Роберт действительно
Элизабет повернулась к девушке. Деирдре перед последним поворотом сократила дистанцию, вцепившись в поводья своего старого мерина. В седле она держалась не очень хорошо и все время боялась упасть с коня.
– Ваша одежда, миледи, – несмело произнесла она.
Элизабет оглядела себя и увидела неприятный сюрприз. Ее рубашка широко распахнулась, да так, что значительно открыла ее грудь, на что не решилась бы даже самая легкомысленная девица с Барбадоса, не говоря уже о том, чтобы при этом скакать верхом в мужском седле. Остановив лошадь в тени тамариндового дерева, она поспешно поправила свою одежду, потуже зашнуровала корсет и завязала волосы в узел.
– Так сойдет? – спросила Элизабет.
Деирдре кивнула. Сама она уже на опушке леса привела в порядок одежду – застегнула до самой шеи бесформенную, похожую на халат рубашку, опустила, как и полагалось, до щиколоток юбки и заплела волосы в аккуратную косу. Кроме того, на голове у нее снова красовалась грубая соломенная шляпа с широкими полями, под которыми почти полностью скрывалось ее узкое молодое лицо. Лишь на пляже и в джунглях кажущееся бесцветным и незаметным создание вдруг преображалось в симпатичную молодую фею с большими глазами, грациозным телом и длинными волнистыми волосами. Просто чудо, что Роберт до сих пор не обратил на нее внимания. Однако Элизабет тут же мысленно поправила себя. Конечно, Деирдре, несомненно, бросилась ему в глаза. Не может быть такого, чтобы он не заметил, какая она очаровательная девушка! По всей видимости, он просто еще не нашел удобного случая, чтобы заняться девушкой вплотную. Однако Элизабет и за это не могла поручиться.
На площадке перед Данмор-Холлом они спрыгнули с лошадей и передали их конюху. Везде мельтешили слуги, которые таскали между кухней и главным домом бочки, мешки, кружки, миски и тазы. Эта кутерьма продолжалась уже несколько дней. Состав обычных слуг, чтобы справиться с подготовкой к празднику, был увеличен за счет нескольких рабочих и рабов с плантации Рейнбоу-Фоллз.
За последние недели ее свекровь не говорила ни о чем другом, кроме как о блюдах праздничного стола. Элизабет за короткое время выучила все меню наизусть. На стол должны были подаваться говядина, мясо козленка, овечьи окорока, поросенок на вертеле, спина дикой свиньи, жареные куры, гуси и утки, а кроме того, рыба, устрицы и крабы во всех вариантах, не говоря уже о всевозможных овощах и фруктах, которые в жареном, пареном, сыром, взбитом, толченом или глазированном виде должны были служить в качестве гарнира. А во время еды и после нее будут галлонами подаваться алкогольные напитки, что, без сомнения, подвигнет целый ряд гостей к тому, чтобы напиться до беспамятства и к более позднему часу валяться под столами. И при всем этом действе должны были играть музыканты, причем самые лучшие, которых Гарольду только удалось найти на острове.
Марта Данмор стояла перед кухней, под черной от копоти дверной балкой, и с чрезвычайно сосредоточенным видом наблюдала за всем, что там творилось. Она взмокла от пота, ее волосы, в которых уже серебрилась седина, были влажными и прядями свисали на лицо, а на щеках виднелись многочисленные красные пятна. Ее голубые, похожие на фарфоровые глаза были наполнены слезами. Увидев Элизабет, она тут же поспешила к ней.
– Пропала филейная часть туши быка, – сказала она, скрестив руки под своей пышной грудью. – Что мне теперь делать?
Ее голос, в котором звучало бессилие, начал слегка срываться.
– А что случилось? – осведомилась Элизабет скорее из вежливости, хотя на самом деле ее это мало волновало.
Со свекровью отношения у нее были далеко не самые сердечные. Марта по своему характеру все время находилась в состоянии между какой-то старательностью и истерикой, причем ее поведение чаще всего было отмечено печатью определенного недовольства и нерешительности. Зачастую Элизабет даже казалось, что ее свекровь тайно наблюдает за ней. Иногда она чувствовала на себе ее косые взгляды, а когда поворачивалась к Марте, то та приобретала виноватый и почти испуганный, но тем не менее упрямый вид, словно она узнала что-то очень для себя важное, чего заранее ожидала, и при этом именно в такой форме.
– Один из рабов забрал это мясо, – сообщила ей Марта.
– Кто?
– Акин. – Марта с преувеличенным отчаянием стала заламывать руки. – И надо же, чтобы это был именно он!
– Что ты имеешь в виду, сказав «именно он»? – спросила Элизабет без особого интереса.
Марта, понизив голос, пояснила:
– Он мятежник. Во всяком случае, так недавно сказал Гарольд. Он считает, что Акин еще причинит нам очень много неприятностей.
До сих пор Элизабет не часто встречалась с рабами. В Данмор-Холле работали почти исключительно ирландские и английские слуги, которые либо были осуждены, получив наказание в виде принудительных работ, либо должны были отрабатывать свои долговые контракты. Двое рабов вместе с конюхом ухаживали за лошадьми, а в кухне пожилая чернокожая рабыня помогала готовить еду. Все остальные рабы Данморов находились на плантации Рейнбоу-Фоллз, где Элизабет до сих пор была всего лишь один раз, когда Роберт показывал ей плантацию. А второй раз она проезжала мимо плантации во время конной прогулки. Признаться, в Рейнбоу-Фоллз ее ничто не привлекало, потому что там она не чувствовала себя как дома. Был там всего лишь один примитивный деревянный дом, пара сараев для переработки сахара, один ряд безрадостных хижин, в которых жили слуги, отрабатывавшие свои долги, и еще более жалкие помещения – жилье рабов. Все это было окружено обширными, насколько хватало взгляда, полями сахарного тростника.
Элизабет вздохнула и заставила себя задать следующий вопрос, поскольку ее свекровь явно ожидала от нее больше участия:
– А что именно сделал этот Акин с мясом?
– Он его подарил.
– Правда? – обескураженно спросила Элизабет. – Кому?
– Всем. Рабам и слугам. А те все это мясо уже сожрали. – Марта испуганно оглянулась по сторонам: – Не сомневаюсь, Гарольд заметит, что не будет хватать бычьего окорока, – пожаловалась она.
– А что побудило чернокожего сотворить такое?
Марта пожала плечами:
– Да кто его знает, что думают эти негры.
Деирдре, стоявшая позади них, кашлянула:
– Наверное, потому, что рабам и слугам сегодня обещали выдать мясо.
– Ну и что случилось с этим обещанным мясом? – спросила Элизабет.
– Ничего не дали. Может быть, поэтому он и рассердился.
– У него не было никакой причины поступать подобным образом! – возразила Марта. Ее щеки побагровели. – Я обещала им только баранину. И я вовремя заказала ее, но торговец не смог поставить мясо сюда, так что это была не моя вина.
– Ты наказала Акина?
– Нет, пока что нет. – Марта опустила голову. – Я объяснила ему, что у него будут большие неприятности, но он только молча уставился на меня и не проронил ни слова, как будто его это не волнует. Некоторые из этих чернокожих просто притворяются, что они ничего не понимают. У них такой метод. Единственное, что они понимают всегда, – это язык плетки. Этого мерзавца надо было бы сразу же отхлестать плетьми, однако тут ведь нет надзирателя. А сама я, увы, не смогла этого сделать, не умею я обращаться с плеткой.