Уникум Потеряева

Соколовский Владимир Григорьевич

Зато летно-подъемный состав был на высоте! Они ходили по городку, по аэродрому как лорды, как небожители. На ревущем чудище уносились ввысь, и с презрением наблюдали происходящую на земле жалкую жизнь. Командир вел машину, второй пилот помогал ему, штурман шуршал картами, настраивал компас; механик слушал моторы. За каждым креслом сидел или стоял инструктор, строго выявляя ошибки, а при необходимости — немедленно вмешиваясь в деятельность нерадивого курсанта.

Так или иначе — дни текли, текла валюта на советские счета; наступила пора последних взносов. По времени они должны были совпасть с получением международных сертификатов на управление летной техникой; дальше уж следовали только подготовка машины и экипажа к дальнему перелету в родную саванну.

И вот комиссия — старые воздушные волки, все в золоте шевронов и погон, сели на свои стулья в застекленной кабинке Центра. Перед ними предстал экипаж племени нгококоро. Командир тонко отрапортовал, бодрясь и вскидывая подбородок. Старцы благодушно кивали: молодцы, хорошая выправка у представителей свободолюбивого контингента! Надо, надо протянуть им руку помощи! По команде летчики двинулись к самолету. На стоянке, оттерев наземных техников, бродил отрядный экипаж, — машину готовили с вечера, все дложно быть о'кей! Вот закрутились винты, по знаку убрали колодки, — самолет, мелко вихляя на ямках, покатил на старт. И когда он замер у линии, — в экипаже произошла небольшая замена: второй пилот вскочил вдруг с кресла и исчез в фюзеляже, а место его быстрехонько занял некий гражданин:

по чертам лицо он принадлежал к европеоидам, — но с совершенно черным цветом лица. Впрочем, если оказаться рядом и принюхаться — тонкий нюх уловил бы и запах театрального грима. Но там было некогда нюхать и приглядываться: экипаж сам все прекрасно понимал, а ведала ли о той подмене высокая комиссия — откуда нам знать! Самолет между тем взлетел, сделал в зоне видимости несколько виражей и разворотов, зашел на посадку и прекрасно совершил ее. Во время рулежки сын колдуна вновь занял свое правое сиденье, а тот, кто заменял его во время полета — сгинул в чреве машины, словно его и не было. Экипаж строем проследовал пред очи комиссии; всем вручили свидетельства и пожелали чистого неба. Ветераны прослезились: растет, растет интернациональная смена!.. И вновь заспешили к обязанностям: уже строился на выпускной вылет экипаж дервишей-вертячек.

Вечером, как водится, был банкет. Русские по традиции клялись там в дружбе, верности принципам братской взаимопомощи и пролетарского интернационализма. Инструкторам раздали по пятьдесят сертификатных долларов в бонах: немного, конечно, но — но хоть что-то можно было купить на них в спецмагазинах… Вс-се! Расчеты окончены! Теперь свежеиспеченному экипажу можно было и поинтересоваться: когда же домой, в родную саванну? Сказать по правде — участники этой самолетной эпопеи уехали бы из холодной, не очень-то благоустроенной страны хоть сейчас же, хоть на поезде — до того хотелось вновь оказаться под жарким солнцем, раздеться догола, пробежать босиком по высокой траве, поохотиться с копьем на газель тика мокумба… Но — самолет предстояло еще доставить в место обитания племени, иначе их бы просто не поняли, а с вождем шутки плохи. И командир с сыновьями колдуна и знахаря начали готовить это событие. Тут уж дело обстояло помудренее, чем подмена в пилотском кресле, пришлось задействовать даже официальные инстанции: из Угугу прислали отношение с просьбой оформить командировку опытному инструктору, с возмещением расходов за счет племени-покупателя. Запахло хорошими сертификатами; выбор пал на молодого еще парнишку Кешу, из сибиряков, — статного, русого и кудрявого. Кеша недавно женился, ему нужны были деньги на обстановку. Подготовка к дальнему закордонному перелету захватила его: днем он кропотливо гнулся над картами, утрясал время пересечения границ, частоты, точки заправок, оформлял документы, уяснял курсы, эшелоны и прочее; вечерами вел за бутылкою хитрые разговоры с экипажем, пытаясь разобраться, кто чего стоит, — или проходил очередную накачку в парткоме, в спецотделе. Молодая жена пришла провожать мужа; ее не пустили на летное поле. Кеша открыл форточку кабины, махнул рукою, растопырил пальцы: пять! Столько сотен было ему обещано выплатить в бонах за перелет. Женщина, обливаясь слезами, смотрела, как приземистая машщина взяла старт и, завывая, скрылась в низкой туче.

За неделю они пролетели полмира, миновали десятки границ: сначала ворвались в манящую, крикливую, узорную восточную цивилизацию: все в ней было пышно, нарядно, много того, что показалось бы человеку европейского интеллекта пошловатым и безвкусным — и, естественно, того, что питает души и талант примитивистов всех уголков света. Но наши путешественники были людьми простыми: им нравилось то, что ярко блестит и сверкает, бьющие в глаза краски, затейливый завиток радовали сердце, включали эстетический ген. Кеша вообще был наверху блаженства, ходил с открытым ртом: он ранее никогда не бывал дальше Болгарии, — но и там-то держался, словно проглотив палку, ни на минуту не забывая, что он представитель могучей державы, уверенно ступающей под знаменами развитого социализма. А тут, на Востоке, когда не чувствуешь за собою партийной опеки и тайного догляда — не станут же эти черномазые писать доносы его начальству! — Кеша вознамерился даже купить себе ненадолго недорогую девочку, чтобы испытать услады знаменитой восточной любви, — однако одумался, вспомнив о предстоящих тратах на обстановку. Он думал, что нечто подобное будет и дальше, по мере передвижения самолета к югу континента, — однако когда внизу поплыла пустыня с редкими останками выветренных гор, начались посадки в пыльных, лишенных великолепия аэропортах: Хартум, Нджамена, Кано, Ниамей, — оставалось уже только вздохнуть и покориться судьбе. Тем более, что глаза его уже не маслились при виде смуглых или совсем черных представительниц туземного населения: он устал, дико устал физически — ведь с момента взлета ни один из членов аборигенского экипажа так и не прикоснулся к штурвалу, не сел за штурманский столик, не проверил давления масла и расхода топлива, не заглянул ни в один лючок. Они сидели в салоне, пили пиво, валялись там же пьяные, со страхом глядели в иллюминаторы на далекую землю. И попробуй скажи слово: сразу начинают выгибаться, скалить белые зубы, покрикивать, грозить лишением премии: он нанятый лакей для них, больше никто. Ну, правильно: чернь всех земель и рас уважает только строгость и справедливость. А тут — они же сразу разобрались, что вся их учеба построена на обмане, что перед долларовым блеском в этой стране мгновенно растворяются понятия чести, престижа и достоинства любого из ее граждан. Рули, Кеша! Черные братья сунут тебе оставшийся от обеда бутерброд, кинут банку с пивом.

Но все надежды, какие возлагали на него и племенные представители, и начальство, и собственные коллеги, Кеша оправдал с лихвою: в точно назначенный час самолет провыл над резиденцией вождя; вихрь и гром от низко стелющейся машины породил такую кутерьму среди жителей, кур и свиней, — думали, что пришел не раз обещанный колдунами Час Великой Ночи; таланты из толщи народной после не раз воспели это событие. А Ан-24, развернувшись вдалеке, шел уже на посадку. Это была вытоптанная легкими пятками аборигенов площадка в саванне, недалеко от деревни. Готовить ее мудрый Кеша начал с того самого момента, как узнал о предстоящем дальнем экзотическом рейде: тут же нашел штурмана, личность более-менее грамотную, и велел отписать ихнему главному, чтобы готовил в месте посадки утрамбованный участок земли таких-то размеров; посередине площадки, все равно с какого боку, должен висеть флажок, указывающий направление ветра. Письмо отправили дипломатической почтой; грамотные люди прочли его, растолковали вождю. Он приказал собирать племя, и устроил на выбранном поле чудовищные пляски под тамтамы и тростниковые пищалки, с копчеными свиньями и чанами тыквенной браги мокеке. Замысел удался наславу! Вот только с флажком никто не мог разобраться: какой флажок, зачем, куда его ставить? Когда грамотеи стали трясти письмом и объяснять: вот же, написано: чтобы указать, куда дует ветер! — все население, от едва начавших ковылять малышей до самых седых уже, беззубых и немощных, не способных даже поймать силками фазана-квале, скисло от смеха: ох уж эти обманщики, хитрецы, веселые люди! Какие флажки? Кого они хотят одурачить? Разве не знает каждый человек на свете, не лишенный напрочь ума, что направление надо определять по смоченному слюною пальцу? Хохот стоял по всей саванне; люди визжали, хватаясь за животы. Вождь собрал Большой Совет из ближней знати. Трое бессонных суток провели старейшины, решая трудную задачу. И постановили: хитрые русские хотят, чтобы появление их Летающей Машины было встречено высшими почестями: этой высшей почестью у них является демонстрация флага. Недаром побывавшие на учебе в их стране говорят, что там флаги висят повсюду, а иногда с ними ходят целыми толпами. Что ж, у каждого народа свои прихоти, — решил круг правителей. Племя нгококоро готово пойти им навстречу. Тем более, что были и возможности: случилось так, что три года назад в саванну приехали на вездеходах белые люди, и стали охотиться на антилоп. Как раз в тех местах кочевало тогда воинственное племя мбурумбу, — увидав, что пришельцы посягают на их территорию, мбурумбу внезапно окружили этих людей, раздели их догола, до нитки, унесли все, что было на них и вездеходах, — а машины сожгли. Как уж добирались незадачливые охотники до столицы Угугу, как объясняли происшедшее — кто это теперь знает? Известно лишь, что результатом этого инцидента было решение советского Политбюро строить в саванне металлургический завод. И прежде, чем начали завозить оборудование — доставили заколоченный ящик со средствами демонстрации веры и убеждений, наглядной агитации, пропаганды и морального стимулирования. Предусматривалось, видно, что после трудовых свершений в горячих цехах и производствах счастливые пролетарии Черного Континента будут рапортовать об успехах в выплавке чугуна на шумных митингах, шагать в рабочем строю под развевающимися полотнищами, зовущими к подвигам плакатами.

Тут же ящик подвергся полному разграблению: столько красного полотна местные жители не видали отвеку. Из него шили бубу, рубашки, мешки, замысловатые шапочки, кокетки красными лентами опоясывали бедра, чтобы привлечь внимание к своим прелестям. Но главное богатство — красные знамена с кистями — вождь, под страхом выдавливания глаз, приказал собрать в своей хижине, и запер в сундук. На торжественных церемониях по бокам его стула стояли теперь двое приближенных, склоняя к голове правителя полотнища со словами: «Тебе, партия — наш вдохновенный труд!» и «Победителю социаистического соревнования по итогам IV квартала». Тяжелые кисти висели над земляным полом, физиономии ассистентов серели от утомления, дрожали в руках массивные древки…

Вот эти два флага и решили использовать для встречи самолета с никому не нужным и неведомым русским и долгожданными соотечественниками. Древки знамен были удлиннены, и их вколотили строго в центре посадочной полосы. Кеша убрал газы, выпустил шасси, погасил скорость, и только приготовился подвесить машину перед касанием — как вдруг в лицо ему, прямо по курсу, полыхнул красный цвет. Он икнул, и судорожно ухватился за секторы. Наверно, о таком номере мечтают падкие до экзотики постановщики воздушных трюков; наверно, в бескрайней саванне унылые черные рапсоды доселе поют о нем песни, настроив убогие инструменты. В обычной летной практике за подобные упражнения обычно отнимают пилотское свидетельство или представляют к орденам. С Кешей не случилось ни того, ни другого: выплыв, волею счастливого рока, из чудовищного подвеса и истребив последнее горючее, он развернулся и скромно приземлился посередине площадки, как раз напротив знамен. Затормозил, высунулся из форточки и начал за железные копья вытаскивать их из земли. Вынул одно, пытался продернуть в кабину… Собравшееся к самолету население деревни с почтением взирало на странный ритуал. Тем временем открылся большой люк, и на землю посыпался «экипаж». Кто в бубу, кто в набедренной повязке, кто попросту голый. Они бросились в толпу, и она плотно обхватила их. Родня, знакомые, подруги, детишки… Кеша кинул окаянный флаг обратно на землю, и поднялся с сиденья. Едва он появился в проеме — забили барабаны, запели похожие на волынку инструменты; от хижин проворная челядь тащила трон вождя. Старик с редкй седой бородкой приблизился, показал на самолет и восхищенно зацокал языком. Воссел на трон, махнул ладонью; тотчас дюжие воины подхватили летчика с обеих сторон, подвели к вождю, и заставили опуститься на колени. Кеша увидал надвигающуюся на лицо сухую черную кожу старческого запястья, оно коснулось его губ… От унижения он чуть не зарычал, хотел укусить или плюнуть; видно, зверская его гримаса понравилась вождю — он улыбнулся и что-то произнес. Толпа заревела восторженно на высочайшую шутку; Кешу подняли с колен и, налив в высокий пивной бокал коричневой жидкости из сосуда, напоминающего формой высушенную тыкву, поднесли. Он хлебнул — нет, ничего, терпимо… Пахнет, конечно, не так, как родная бражка — но градусы есть, и нормальные, вполне в рамках технических условий — а не это ли главное на текущий момент?

Потом его посадили по правую сторону от трона, сунули кусок обжаренной свинины и вновь наполнили бокал. Аэродром тем временем опять превращался в поле для праздничных гуляний. Под гром и вой своих инструментов селяне, украсившись по этому случаю кто замысловатым тюрбаном, кто бусами, кто цветной тряпкой вокруг чресел, занимались любимым делом: плясали и веселились; ритмы были иногда просты, иногда замысловаты. Словно узоры кто-то ткал перед хмельным Кешиным взором. Вдруг он поднялся с табуретки, скинул на нее синий аэрофлотовский пиджак с погонами, и вбежал в толпу. Разыскав чудом пустую от людей плешку земли, он пустился вприсядку, громко ухая. Негры пронзительно закричали и, приседая, начали отбивать ему ладонями ритм. Какой-то первый парень пытался подражать ему — но тут же валился то на лицо, то опрокидывался на спину…

Очнулся Кеша в некоем полутемном помещении. Он лежал на матрасе, под головою — соломенная подушка. Значит, все-таки о нем позаботились, принесли и положили, не как-нибудь. Что ж, спасибо и на том. У стены хижины полуголая женщина доила козу. Струйка звонко сикала в глиняный горшок. «Совсем как у нас в Сибири» — расслабленно подумал Кеша. Китель лежал рядом с постелью, испачканный бордово-коричневой дрянью: то ли грязью, то ли местной глиною, то ли навозом. Он поднялся, и вышел наружу. Среди круглых хижин, слепленных из коровьего помета, уже происходила своя жизнь: бегали ребятишки, играя в какие-то африканские игры, звонко кричали женщины, гортанно и с прищелкиванием переговаривались мужчины. Рылись в земле черные свиньи, бродили там и сям козы и маленькие горбатые коровы. Между хижин выделялась самая высокая — видно, резиденция начальства. К ней и направился Кеша, прихватив китель, первым не выдержавший знакомства с заморскою экзотикой. По обе стороны входа в дом правителя стояли знакомые уже красные знамена. Двери не было, висел полог; поежившись: как же без страха, ведь неудобно! — Кеша выкрикнул единственно усвоенную им фразу-приветствие: «Джамбо, бвана!» — и вошел внутрь.

Вождь сидел на жесткой лиановой циновке; свет от входа падал на его изможденное лицо: видно, вчера и он принял много мокеке. Он махнул пилоту рукою, и что-то спросил.

— Не понимай, — сказал Кеша. — Давай, плати деньги… — он потер большим пальцем об указательный.

Жест этот, очевидно, понятен на всех земных широтах и долготах: старик побежал на четвереньках к небольшому изящному сундучку — Кеша видал такие в пиратских романах, — открыл, долго что-то бормотал в полутьме. Летчик удивился, что сундук — это, видно, и был сейф племени — незаперт даже маленьким висячим замочком: в более цивилизованных условиях из-за него давно ушли бы к верхним людям и сам вождь, и все его окружение, — да заодно, пожалуй, и не меньше половины племени. Вождь вернулся, и протянул толстенькую пачку долларов: пятьдесят по десять, и еще одну, поменьше: там была сотня; Кеша понял: там премия, чаевые. Он радостно рассовал валюту во внутренние карманы, и стал жать вождю жилистые длинные руки; затем облапил его, и, в полном соответствии с протоколом руководителей своей страны, принялся целовать. Старичина мигом своим дикарским умом расценил такое поведение как попытку сексуального контакта; он гнусаво заверещал, и в хижину вбежали четыре охранника. Увидав повелителя в объятиях белого человека в мундире, они хотели сразу убить мерзкого прелюбодея, и ждали лишь знака, — но вождь не дал им потешиться, и велел только выбросить его вон. Избитый Кеша вновь оказался на земле: китель его был уже теперь основательно грязен, и даже порван. Он сидел и охал, а воины хохотали над ним, выкрикивая время от времени смешные для них и окружающих фразы.