Unitas, или Краткая история туалета
Шрифт:
И морскую тоже. На кронштадтских фортах справляли нужду, присев на скалистом берегу и оборотившись спиной к морю. Начальство обратило на это внимание, и 15 января 1846 года командир кронштадтского артиллерийского гарнизона генерал-майор (фамилию установить не удалось) обратился к строителю кронштадтских укреплений генерал-майору Лебедеву со следующим письмом: «Командир форта "Император Александр I" господин подполковник Костромитинов рапортами своими от 8-го числа сего генваря за № 3 и 4 донес мне...: что необходимо нужно устроить в оном форте в отхожем месте для нижних чинов стольчяк с отверстиями дыр, потому что весьма опасно нижним чинам становиться на край, отчего легко могут поскользнуться и упасть, а также без стольчяков в отхожем месте неопрятно». Как видим, это редкий случай отправления естественных надобностей с риском для жизни.
В летнее время нечистоты
Художник-маринист, военный офицер, внук А. Н. Радищева, А. П. Боголюбов вспоминал в своих «Записках моряка-художника» (1847 г.):
«Натура моя была крепчайшая, я только бледнел, но ум пропил — много что раза три в жизни. Раз, возвращаясь зимой ночью с какой-то попойки, я был в хмелю. На парах начал буянить с братом и Эйлером, отстал от них. Вижу, тянется передо мной вереница говночистов. В пьяной башке мелькнула мысль, что они близко проедут около моего дома, я присел на полозья одного из ящиков и, несмотря на ароматы, сейчас же заснул. И каково было мое удивление, когда меня разбудили ночные деятели уже далеко за городом на кронштадтской косе, куда это добро сваливалось. Хмель прошел разом, и я побрел домой, проклиная судьбу, и притащился к себе, когда уже светало. Черт меня дернул нарисовать себя в этом плачевном виде, и тогда молва сделалась всеобщею, несмотря на то, что я показывал карикатуру только приятелям».
Другой художник, М. В. Нестеров, запомнил, как вывозили нечистоты в Москве:
«Мне нельзя было забираться далеко от Ордынки, от строящейся церкви, куда мне предстояло ездить ежедневно на работы. Квартира должна быть вместительная, не менее шести-семи комнат, причем необходима была одна большая под мастерскую. Начиная с утра я ежедневно отправлялся на поиски, но ничего подходящего не было... И вот однажды читаю: сдается квартира о семи комнатах на Донской. Еду на Донскую... Вот и дом № 28, богатый, не старый, трехэтажный, Вхожу, лестница чистая, удобная; квартира наверху... Светлая, с большим залом 14 на 10 аршин, что мне и нужно. Не откладывая в долгий ящик, стал оборудовать квартиру по своему вкусу... Сердце радовалось, так все было удобно, уютно, хорошо. Из окон перспектива по обе стороны: налево — к Калужским воротам, направо — к Донскому монастырю... Погода стоит жаркая — май месяц. Ложусь, на ночь открываю окна. Однако часу в первом просыпаюсь от какого-то неистового грохота, такого равномерного и бесконечного. Что бы это могло быть? А грохот на Донской несется неустанно. Совсем проснулся, не могу уснуть. И чувствую я, что, кроме грохота, чем-то смущено и обоняние мое. Встаю, подхожу к открытому настежь окну и вижу: от самой Калужской площади и туда — к Донскому монастырю, не спеша громыхают сотнями «зеленые бочки». Донская, моя прекрасная Донская, с липовыми аллеями по обе стороны широких панелей, входит в число тех улиц, по которым каждую ночь до рассвета, чуть не большую часть года, тянутся со всей Белокаменной к свалкам ассенизационные обозы. И так будет, пока отцы города не устроят канализацию».
А ведь дёло-то происходило в 1910 году, совсем недавно, еще и ста лет не прошло. Но и для Петербурга это была типичная картина.
Удаление экскрементов из выгребных ям производилось вычерпыванием с помощью специального черпака (в редчайших случаях — насосами) в открытые бочки или ящики. Навоз вывозили нередко в простых телегах, непокрытых вовсе или прикрытых куском грязной рогожи. Кроме городского ассенизационного обоза, размещавшегося на Васильевском острове (33 ящика и 21 бочка с герметическими затворами, 59 работников), было Множество частных золотарей. Для открытия подобного промысла не требовалось особых разрешений. Чтобы стать золотарем, надо было иметь лошадь, телегу и до сорока рублей на покупку ящика. И еще желание работать со специфическим продуктом, готовность жить артелью, в небольшой трудовой колонии, отдельно от других людей, не пользоваться почетом в обществе и не ждать ни наград от него, ни даже благодарности — одно презрение.
Ассенизационные обозы обычно располагались на отдаленных улицах на задних дворах или за городом. В Нарвской части Петербурга было три ассенизационных обоза. Обоз Юргенсона состоял из шести бочек и семи ящиков; и те и другие закрывались герметически, после свалки нечистот мылись водой и дезинфицировались сернокарболовым раствором. Обслуживали обоз 20 человек. Все они жили в двухкомнатной квартире, в подвальном этаже старого деревянного дома, с кухней. Комнаты служили, естественно, для ночлега, кухня была для них столовой. Все работники находились на полном содержании хозяина. Юргенсон платил им по 7—8 рублей, летом до десяти. В ассенизационном обозе Никитина служили 27 человек, которые размещались в двух квартирах при готовой пище. Некоторые из них работали долго, до 17 лет.
Домовладельцы обычно заключали годовые договоры на очистку выгребов отхожих мест (за вывоз помойных ям крестьяне пригородных деревень не только не брали денег с хозяина, но даже платили ему оптом за целый год). Иногда хозяин приглашал ассенизационный обоз в количестве, например, трех ящиков и двух бочек и платил за ящик '/2 рубля, за бочку — два. Регулятором цен служил городской обоз.
Был и еще один способ вывоза нечистот, самый распространенный по причине своей дешевизны. Нечистоты вывозили немцы-колонисты и крестьяне пригородных деревень (чухонцы) на своих лошадях в ящиках самого примитивного устройства. Зимою, считали городские власти, это было еще допустимо, но в остальное время года обозы, тянувшиеся по Невскому или Шлиссельбургском проспекту в 2—3 часа ночи, по неровной булыжной мостовой, насыщали воздух таким зловонием, которое еще долго продолжало висеть в воздухе, да еще и оставляли следы от пролитых экскрементов. Этих добровольных санитаров нередко привлекали к ответственности. Как и некоторых домовладельцев, которые годами не очищали люки своих домов.
Другой способ избавления от нечистот — устройство труб для их спуска. В Петербурге они были в основном (до 80 процентов) деревянные, реже — так называемые «каменные», т. е. кирпичные (20 процентов). Подземные трубы изготовлялись из барочных (не путать со стилем «барокко» — речь идет о барках) досок на городские средства, работы велись под руководством Комитета городских строений. Они выкладывались при строительстве дома и вели в выгребные ямы. Остатки кирпичных труб иногда можно увидеть и в наши дни — два параллельно торчащих ряда кирпичей, идущих сверху вниз вдоль лестничных окрн, внешняя стенка трубы обычно отбита. Крайне редко встречались гончарные трубы, и, как нечто удивительное, упоминаются железные трубы, внутри эмалированные. Эти трубы вели в выгребные ямы.
Лишь двадцать процентов выгребных ям делалось из непроницаемых материалов: из цемента, реже из керамики или железа, остальные выгреба сооружались из плохого барочного леса и за редким исключением даже не обмазывались глиной, как требовалось по Обязательному постановлению 1884 года. Деревянные крышки быстро разбухали и плохо закрывали выгреба. Снимать крышки нередко приходилось с помощью ломов и топоров, что приводило к порче крышек, образованию в них щелей, которые пропускали потом из выгребов зловонные газы. Зимой люки обыкновенно замерзали и покрывались льдом и снегом. Лишь в некоторых домах выгребы имели чугунные крышки, а в трех домах — две металлические крышки (Фонарный пер., 7/8, Вознесенский пр., 20, Новый пер., 4). Некоторые выгреба частью находились внутри здания (в старых домах), частью выходили во двор. Нечистоты свободно впитывались в окружающую почву. При быстром росте населения и все более уплотняющейся застройке в последней трети XIX века положение становилось крайне опасным. Между тем всякий контроль за состоянием выгребных ям был крайне затруднителен.
Смешанные выгреба состояли из срубов без перегородок и принимали одновременно нечистоты простых отхожих мест и ватерклозетов, которые под напором ватерклозетной воды шли в городскую трубу. Некоторые выгребы были закрыты мостовой, а в некоторых домах вообще не было выгребов, и нечистоты спускались в городскую трубу, а то и прямо в Мойку. В редких случаях имелись выгребы с «дворовыми» фильтрами для задержки густых нечистот с гравием, углем или древесными прутьями, еще реже ставились решетки; правда, «фильтром» все эти препятствия назвать сложно, что понимали и современники.