Универмаг

Штемлер Илья Петрович

Сысой Пантелеев сидел с опущенными плечами. Его небритое лицо выглядело утомленным. Редкие волосы на плешивом затылке свалялись. Из-под сивых бровей он вглядывался в лица сидящих в стороне Блинова и актера... И с чего это он вдруг перед ними пластается? Не верят Сысою эти молодые люди. Фактам верят, цифрам верят, а толкуют все по-своему. Смотрят сейчас на него, а сами небось думают: «Жулик ты, братец. И дача у тебя есть, и автомобиль, и на жене всякого разного навешано. Трудно тебе, да? А ведь не уходишь из торговли. Руками, ногами, зубами держишься... Ты что ж, Сысой Пантелеев, идиотами нас считаешь? Кассиршу нечестную прогнал? Может,

спать с тобой, со старым боровом, не согласилась, вот и прогнал. Ах стервец, ах лис... Да ты с каждого покупателя свой гривенник стряхнешь, а то и боле. Одной бумаги оберточной тонны сваливаешь на их голову, небось на эти нормы ты не жалуешься! А пересортица? С мясом, с овощами- фруктами. А вино разбавленное... Рубль грузчикам считает. А то, что они тебе за рубль, как капиталисту, здоровье отдают? Обедом бесплатным кормит, благодетель. А небось лихоимцев-инспекторов да ревизоров из магазина не гонишь, понимаешь, что рыло в пуху...»

Сысой видит, что глаза молодых людей выражают нетерпение: «Сколько можно врать! Пора и честь знать. Хватит нас мытарить за палку колбасы твердого копчения, не нанялись мы тебе. И не бесплатно ты нас благодетельствуешь — крутой процент тебе сверх кладем. Не отказываешься, берешь. Вот тебе и факт, уважаемый наш Сысой Пантелеев...»

Завмаг встал, словно стряхнул с себя благостную дрему. Сейчас он вновь был энергичный, деловой мужик с хитрым лицом.

– Вера! — крикнул он в коридор. — Поди сюда!

Тотчас в подсобку вступила толстая женщина в белом халате. Яркая помада рисовала полные бесформенные губы.

– Отоварь народ. — В голосе Пантелеева не было и намека на расположение.

Пантелеев не спрашивал, что нужно Блинову и актеру. Все возьмут. Контрамарка на премьеру одиноко белела на краю стола. Пантелеев подобрал ее и сунул в карман замшевого пальто актера.

– Поди дай парикмахеру своему. А мне, милок, не до театров. На брехню вашу время тратить неохота. И капустой кислой нести будет по всем вашим ложам бархатным, а в каждой из них, считай, клиент мой сидит. Мне и здесь на их рожи глядеть надоело.

Лицо актера пошло пятнами. Блинов улыбался. За окном мелькнул силуэт дамы в высокой боярской шапке. Через мгновение дверь отворилась, и на пороге возникла фигурка в шубе.

– Сысой Гаврилыч, — игриво произнесла дама.

Сысой повернул голову и уставился на пришелицу тяжелым взглядом.

– Здравствуйте, Сысой Гаврилыч, — ласково проворковала дама.

– Пожалуйста. Еще одна краля! — Сысой не спускал с дамы глаз. — Ты чем занимаешься, милая? А то шастаешь ко мне, шастаешь, а пользы от тебя что-то не видно.

Дама покраснела, но собралась, стараясь свести к шутке нелюбезный тон завмага.

– Чем, чем... Чем надо. Секрет. — И, тотчас сообразив, что может разозлить благодетеля, добавила: — Я ведь от Ивана Ивановича хожу.

– От какого Иваныча? — еще больше посуровел Сысой. — У нас куда ни кинь, в Иван Иваныча попадешь...

– От Скворцова, профессора химии.

– А... химик-то? Есть у меня еще один Иваныч, стервец. Я ему — все, а он меня с ангиной три раза гонял, времени все не было принять. А химик — тот ничего, у него антикоррозийка для автомобиля знатная... Ладно, отправлю этих, тобой займусь... Кликни там точильщика, замерз совсем рабочий человек с вашими тут заморочками.

...

Автофургона во дворе не было, и асфальт тускнел застарелыми пятнами масла. Блинов широко отвел в сторону

локоть, держа под мышкой картонную коробку. Следом шагал актер с сумкой, похожей на перевернутый желтый парашют. Они миновали двор и вышли в Спортивный переулок...

– И налог не снял, всю сдачу отдал, — проговорил Блинов.

– Грехи замаливает, — ответил актер.

В тоне актера Блинову почудился намек. Не сравнивает ли этот актеришка его с дремучим Сысоем? Тоже чистоплюй! Со сцены небось такие нравственные устои проповедует, куда там! А разгримируется — спешит к Сысою, стучится с черного хода...

Унижение, которое испытывал Серега Блинов в предбаннике гастронома, да еще в присутствии актера, томило стыдом. Наверняка актер был преисполнен к нему особым почтением. Именно актер помнил фамилию Сереги, в то время как Серега начисто запамятовал, как кличут актера. И вдруг он, Серега, унижается перед Сысоем из-за палки колбасы...

– Знаешь, Блинов, — произнес актер, — ну его к дьяволу. Не приду я больше к Сысою. Противно, унизительно! — Красивые губы его огорченно раскрылись, а глаза, серые, глубокие, влажно блестели. — Сейчас вернусь. И швырну ему в морду эту сумку. Мерзавец! Ходят же нормальные люди в магазины. Покупают что есть. Не унижаются, не унывают. И день рождения справляют. Ну так не будет у меня особых деликатесов, будь они прокляты... Я ведь Гамлета играю, Блинов, Гамлета. А тут? Нет, ни черта ты не понимаешь, Блинов. Ты такой же, как Сысой. Ты улыбался, я видел.

– Не ори. Люди оборачиваются. — Блинов толкнул актера волчьим плечом. — Шагай, шагай... Пиво будешь, Гамлет?

– Теплое? — Актер взглянул на Блинова печальными глазами.

– Это как закажем.

Они остановились у пивного ларька. Очереди не было. Блинов поставил коробку на какую-то тумбу и заплатил за две кружки. Актер переложил свой парашют в левую руку и, приняв кружку, сдул ватную пену. Серега втянул носом свежий дрожжевой запах...

– Напрасно ты так на Сысоя. Вполне порядочный человек. И не врал. Только привыкли мы: раз в торговле, значит, жулик. Любой взбесится. А жизнь у Сысоя трудная, точно. Это я тебе говорю, человек, знающий эту кухню, как собственный карман... Так что играй ты своего Гамлета. Жизнь не театр, прав Сысой. Это две параллельные линии...

– Противно, понимаешь, — обмяк актер. То ли всхлипывал, то ли всасывал в себя пиво, непонятно. — Столько дряни вокруг, противно.

И опять тон его поставленного голоса заставил вздрогнуть закаленное сердце Сереги Блинова. В него пальцем ткнул паяц, в Серегу.

– Знаешь, что я думаю, артист. Живи сейчас твой Шекспир, он обязательно бы написал сцену «Гамлет у Сысоя».

Актер поперхнулся, уставился покрасневшими глазами в Блинова и захохотал. Пиво шлепалось на асфальт, взрываясь белой угасающей пеной. Блинов оставался серьезен и продолжал пить пиво редкими глубокими глотками.

– Если он хороший писатель и честный человек, то обязательно дописал бы сцену Гамлета у Сысоя, — повторил Блинов. — Иначе — обман!

– В конце Гамлет вызывает на дуэль Сысоя, да?

– У тебя ограниченная фантазия, артист. Здорово тебя в театре натаскали... А жизнь — вот она, в предбаннике Сысоя. Сам видишь, а жмуришься. Профессора к нему шастают, дамочки гордые...

Актер обиделся. Он считал себя человеком прогрессивных убеждений. Это все знали: и в театре, и дома, и в городе. И вдруг его поучают, да кто? Белолицый сытый деляга!