Универмаг
Шрифт:
– А я желаю по-честному! Мне надоел блат. Так нет, сами толкают... Был я в санатории одной электронной фирмы. Только что унитазы теплой водой не промывают.
– Группа «А» и группа «Б». Основа! Знакомы с экономикой? То-то... А мы с вами... вроде буквы «Г».
Дверь приоткрылась, и показалась голова секретаря.
– Звонят из исполкома.
– Меня нет! — резко ответил Фиртич.
– А кто? — спросил Индурский.
– Не назвался.Тогда и меня нет. Те любят называться.
Секретарь захлопнула дверь.
– Черт
Фиртич улыбнулся, допил сок, смял стаканчик и положил в бронзовую пепельницу. Скольких директоров перевидала старинная пепельница! Она была такой же достопримечательностью кабинета, как и тусклые, точно ослепшие от времени, настенные зеркала, в которых сейчас мутно отразилась громоздкая фигура главного бухгалтера.
Фиртич обернулся к двери, но не успел поздороваться — его отвлек частый телефонный звонок междугородной связи. Он поднял трубку и заговорил, вольно присев на подлокотник дивана. Лисовский опустился в кресло напротив коммерческого директора.
– Прибыла партия фотоаппаратов из Ленинграда, а сопроводительного счета нет, — пояснил Индурский, кивая в сторону директора. — И артикул незнакомый, привязаться не к чему. А новый счет неделю будет ползти, не меньше.
Лисовский насупленно молчал. Индурский заерзал, он недолюбливал главбуха, который нередко остужал энергию коммерческого, удерживая от авантюр.
– Значит, так, — Фиртич оставил трубку. — Цена аппарата четыреста семьдесят рублей. Счет они дошлют.
Он придвинул бумаги и наложил резолюцию, разрешающую продавать аппараты. Тем самым Фиртич брал на себя всю ответственность. Случись сейчас ревизия, ему несдобровать; товар, принятый без счета, продавать нельзя... А главный бухгалтер, тот же ревизор, сидит, точно ничего не слышит.
– Безобразие, — вздохнул Индурский. — Почему непременно мы должны нарушать закон...
– Бросьте, Индурский, — язвительно перебил Фиртич. — Вам ли сокрушаться о таких пустяках?
– Да, — тихо молвил Индурский. — Верно. Я каждый раз прыгаю через себя. И все к этому привыкли. Но никто не спросит при этом, как я себя чувствую. — Он спрятал бумагу с резолюцией в карман.
Фиртич переждал, когда коммерческий оставит кабинет.
– Я обещал ресторану «Созвездие» триста метров голубой шерсти. Приходил Антонян, жаловался, что вы не подписываете требование.
Лисовский молчал, погруженный в свои мысли. Наконец склонил голову на плечо и произнес:
– Универмаг не продает по безналичному. Необходимо разрешение управления. Я думал, вы согласовали. Оказывается, нет.
Фиртич нахмурился. Он не хотел конфликтовать с Лисовским. Директор может конфликтовать со всем миром, но не со своим главным бухгалтером. Остаться без фонаря в ночном лесу...
– Вам недостаточно моего указания? — сдерживаясь, промолвил Фиртич.
– Недостаточно. — Лисовский умолк. Перехватило дыхание. Результат сахарного диабета, коварной болезни. Но он знал, что сейчас пройдет, должно пройти. Справившись с дыханием, он проговорил: — Много берете на себя, Константин Петрович.
Фиртич оперся спиной о зеркало, сложил на груди руки. Он молча смотрел на Лисовского. Гнева не было. Душа ощущала умиротворение и покой, словно Лисовский имел кого-то другого в виду, а не его.
– Верно, Михаил Януарьевич. Много. К примеру, я ненавижу казенные нелепые инструкции. Этот щит и меч бюрократов... Я директор крупного Универмага. Почему не доверяют мне? Контролируют каждый шаг! Почему я не могу продать по своему усмотрению три сотни метров шерсти? В каждом видят жулика! И когда закончится эта вакханалия всеобщего подозрения?
– Фу-ты ну-ты... И подозревать больше некого, и жуликов нет. — Лисовский с интересом смотрел на директора.
– Вот что я вам скажу, Михаил Януарьевич. Убежден, что в «Олимпе» всерьез подозревать пока некого. Всерьез! — Фиртич переждал и добавил: — Только, пожалуй, меня. Что, кстати, вы и делаете. Усердно.
Лисовский закашлялся. Лицо его стало красным, жарким. Он шумно втягивал в себя воздух... Успокоился. Достал платок, вытер глаза.
– Я главный бухгалтер. Тридцать восемь лет я подчиняюсь инструкциям. Благодаря им еще существует какой-то порядок. Беда лишь в том, что каждый их толкует по-своему. Как и вообще законы... Вам не надо было бы рисковать, если бы те, в Ленинграде, соблаговолили соблюсти инструкции: приложить счет к товару.
После короткой борьбы с подлокотниками Лисовский наконец вытащил себя из кресла. Выпрямился, глядя мимо Фиртича.
– Больше у вас нет ко мне ничего?
– Есть, — с нажимом ответил Фиртич. — В управлении известно о липовом отчете, что представила бухгалтерия за прошлый год.
– Ну?! — Лисовский соизволил перевести взгляд на директора. — Достоверные источники?
– Вполне. Барамзин. Он получил письмо. — Фиртич был серьезен.
Главный бухгалтер вяло усмехнулся.
– Что же вы ответили начальнику управления?
– Что все это клевета, — жестко проговорил Фиртич.
– Ввели в заблуждение управляющего? — Лисовский развел плечи.
– Да, мне это сейчас нужно.
– Ложь во спасение.
– Как угодно. — И, не удержавшись, Фиртич добавил: — Это вам не подпись в фактуре на триста метров шерсти по перечислению.
– Никак мне, дураку, не удается уловить грань между деловым расчетом и авантюрой. — Лисовский дернул щекой, сделал несколько шагов, остановился перед помрачневшим директором. — Знаете, Фиртич, мне кажется, что вы плохо кончите... Но я не писал этого письма. Меня из списка вычеркните!
...
Кабинет Сазонова находился на втором этаже Универмага, в центральной части Главной линии.