Университетская роща
Шрифт:
С липой еще интереснее вышло. Веками считалось: гибельна для нее Сибирь. А у Крылова она, мелколиственная, преспокойненько растет, уж цвела несколько раз, не хуже тех лип, что обитают под Киевом.
Правда, с липой чуть было конфуз не случился… Обуяла вдруг Крылова ни с того ни с сего поспешность, захотелось поскорее всему ботаническому миру о своих опытах поведать, похвастать, как он лихо отуземлил дуб и липу, да вовремя с Макушиным на эту тему разбеседовался. И оказалось, что еще в 1858 году приятель «апостола разрушения», анархо-революционера
Вот бы «отуземил» ученый ботаник Крылов липу, коя целыми островами издавна имела быть в Сибири! Вот бы остыдился! Хорошо, что именно так вышло, благодарение случаю. А еще упрекают его: копуша-де, не рвется в печать свои труды сдавать, не спешит с выводами, долго «носит» и строит доказательства лишь на очевидных фактах… Поспешишь — людей развеселишь, скоро не живет споро. Недаром древние мудрецы наставляли: поспешай медленно…
Боже праведный, о чем только не успевает передумать человек за несколько минут… Стоило Крылову взглянуть на свою любимую университетскую рощу, и он позабыл обо всем на свете, куда и зачем идет. Человек ведь ждет его. Родней назвался.
Он убыстрил шаг.
За чугунной решеткой маячила фигура. Рядом темное громоздкое пятно: городовой.
Крылов ступил за ворота — и неожиданно очутился в крепких объятиях.
— Порфирий Никитич, наконец-то… жду-жду… А меня к вам не пускают, — возбужденно и торопливо заговорил хрипловатый голос.
Лица в темноте не разобрать. Голос явно незнакомый. Крылов сделал попытку отстраниться.
— Но я… Извините…
— Это же я, Федор! — руки не отпускали его. — Федор Дуплов.
Из деревни Успенка… Помните? Самосвет-трава…
Городовой напряженно вслушивался в разговор.
— Ах да… Да! Конечно! — пробормотал Крылов, с трудом припоминая стоянку в кедраче перед деревней Успенской на Сибирском тракте, обоз, оборванных ребятишек, длинноногого мальчика, уносящего с собой кусочек самосветящегося мха…
Но какой же он ему родственник?
Где-то совсем близко раздался свисток полицейского. Крылов почувствовал, как обнимавшие его руки непроизвольно дрогнули.
— Да, да, — торопливо повторил он. — Очень рад… прибытию, — и добавил громче, специально для городового. — Милости прошу в мой дом!
И провел человека, назвавшегося Федором Дупловым, в ворота.
До самого флигеля они шли быстро и молча. Лишь на пороге Дуплов на секунду задержался, шумно вздохнул и шагнул в коридор.
Прошли на кухню, стараясь двигаться тихо.
— Раздевайтесь, — пригласил Крылов и только сейчас обратил внимание на то, что гость держит в руке фанерный чемодан, и его пальцы, продетые в матерчатую петлю, посинели. — Да вы поставьте груз-то. Вот сюда.
— Благодарю.
Дуплов поставил чемодан почему-то за печь. Снял шапку, черное суконное пальто, явно не для январских погод, размотал длинный серый шарф. Остановился посреди
Спохватившись, что неприлично долго разглядывает гостя, Крылов жестом указал на плетеное кресло — располагайтесь! А сам принялся кипятить воду на спиртовой горелке.
Чай у него всегда удавался. Обычно еще с лета заготавливал он травы: душицу, мяту, зверобой, волосяник, лабазник… Закупал чаи цветочные, черные, зеленые, красные, желтые — любые сорта, которые попадали в Томск с Ирбитской ярмарки. Смешивал все сорта, добавлял чайного сбора, немного, для аромата. Напиток получался удивительный — и по цвету, и по вкусу.
Да… Но это было раньше, до войны. А теперь придется потчевать ночного пришельца заваркой из листа смородины.
Он поискал-поискал, чем бы еще угостить… И очень обрадовался, обнаружив в чайной коробке фирмы Ван Ху-син ржаные сухари. Эти хлебные брусочки он готовил всегда сам: резал непременно одинаковой длины и ширины, слегка присаливал и, чуть-чуть сбрызнув конопляным маслом, сушил в русской печи. Как хорошо, что они сохранились!
Крылов прикрыл пустой буфетный шкап, обернулся — и вдруг уловил гримасу боли, исказившую бледное лицо Федора.
— Вам дурно?
— Нет… Впрочем, да, — Дуплов сделал попытку улыбнуться, но из этого ничего не вышло, и он сквозь зубы выдохнул: — Рука…
Крылов поставил коробку с сухарями на стол, снял закипевший чайник и подошел к нему.
— Снимайте пиджак, рубашку.
— Порфирий Никитич, может, не надо…
— Снимайте, я говорю!
Сдерживая стон, Федор стащил черную сатиновую рубашку. Крылов едва не ахнул: вся левая рука почернела, вздулась в плече, и опухоль увеличивалась на глазах. На спине кровоподтеки, ссадины, синяки.
— Кто это вас? — тихо спросил он.
— Так… Упал. Споткнулся. Темно было… скользко, — отрывисто ответил Дуплов.
— Ладно. Молчите.
Крылов налил в таз теплой из чугуна воды, разбавил кипятком.
— Давайте руку. Вот так. Сейчас все будет хорошо, — уговаривал он. — Рука из сустава вышла. Но это ничего, ничего…
Горячая вода подействовала на Федора успокаивающе. Он даже прикрыл глаза…
И в этот момент Крылов ловко и сильно дернул руку на себя.
Охнув, Федор обмяк в кресле.
— Вот и всё, вот и славно, — обрадовался Крылов, бережно укутывая выправленную руку толстым полотенцем. — А теперь, как говорят наши сибирские старатели-золотоискатели, будем пить чвай. Все дурное позади.
Федор открыл глаза, страдальческие, влажные.
— Спасибо…
— Нечего спасибами сорить, — проворчал Крылов. — Берите-ка, молодой человек, чашку. Слава богу, хоть одна рука действует…
А сам изумленно подумал: «Как же он с такой рукой еще обнимал меня у ворот? Встречу разыгрывал?! А затем чемодан тащил… Ну и воля!»