Университетская роща
Шрифт:
— А ты и газеты умеешь читать? — притворно удивился Завилейский. — Ай да молодцом! Может, ты еще и в университете учишься?
— Полно тебе, Клавдиан, давай послушаем.
— Я о графе одном прочитал, — не обижаясь на поддевки Завилейского, сказал Ярлыков. — О Рико Диановиче. Богатый…
Он решил познать жизнь тюрем и везде совершал уголовные проступки, чтобы попасть в тюрьму. Германия, Бельгия, Англия, Франция… Словом, вся Европа плюс Турция, Египет, Австралия, Индия, Америка, Бразилия и Япония. Был и у нас, в России. В общей сложности
— Потрясающе! Вот это личность! — с прежней иронией высказался Завилейский. — Сродни новой моде, достигшей к нам из Парижу, — он так и произнес «из Парижу», нарочито ломая окончание и многозначительно подмигивая Аптекману. — Не слыхали, господа? Нет? Ну, вы изрядно отстали! Татуированное декольте у дам! Представляете? Красками по голому… пардон, обнаженному телу. В верхней степени оригинально и неповторимо! И что немаловажно, так умно… Парижанин не даст соврать.
Студенты дружно рассмеялись: очень уж забавно изобразил Клавдиан руками это самое декольте.
— Чему вы смеетесь? — обиделся Иван Ярлыков. — Что вы нашли в моем сообщении странного? Наше время вообще такое… Век электричества, пара и железных дорог. Хороший век чудес положительной науки и оригинальных личностей. Почему вас не удивляет, что «какой-то ученый открыл микроб женского бешенства»? Или что французский химик Вильсон изобрел способ приготовления вина в твердом виде?
— Правильно, наше время какое-то… — поддержал его Брызгалов Михаил. — Либо спортом безумных, велосипедом заниматься, либо микроб женского бешенства открывать. Чем лучше Диановича американец Ольдриев, который утверждает, что может пойти пешком через Атлантический океан в каучуковых сапогах?
— А я слышал, будто он уже перешел Ниагарский водопад…
— Глупости! Изо всех последних известий я верю только одному: о физике Тесла. Вот это изобретатель! Его электрический осциллятор — страшный прибор для уничтожения людей. Он способен выбросить электрическую искру длиной с диаметр земного шара… Пока, правда, в миньятюре. Но в опытном аквариуме Тесла уменьшенные лодки подбрасывало, как скорлупки. Тесла говорит, что с постройкой его прибора всякая морская война должна быть прекращена…
— А в Калифорнии, господа, один богатый маньчжурец выстроил себе перламутровый дом. Облицевал его раковинами…
И снова беспечный смех.
Крылов не вступал в разговор, не прерывал своих подопечных, хотя их болтовня казалась ему пустой и никчемной. Декольте, Тесла, Ниагарский водопад, Рико Дианович… Все перемешали, всему придали оглупленный вид. Нарочито или случайно? Вот ведь не вспомнили, например, Джорджа Кеннана, чьи статьи в защиту обездоленных сибирских невольников появились в печати, нет! Подавайте им графа, прошатавшегося неизвестно зачем по тюрьмам тридцать четыре года!
Он даже начал сердиться на молодых людей, будто они что-то наобещали ему и не выполнили. И чем больше сердился,
Занятый своими мыслями, он не приметил, как беседа закружилась вокруг фабулезной фигуры модного человека Миклухи-Маклая. «Новогвинейский повелитель Маклай Первый, — шутил кто-то. — Между прочим, тоже из числа великих неудачников». — «Что ты имеешь в виду?» — «А то, что он тоже был исключен из Московского университета подобно Лермонтову и Белинскому. Ощетинился на все, что его окружало, и отправился к людоедам на корвете «Витязь». — «А что, людоеды тоже люди. Жаль, умер Лунный человек…»
О чем-то поговорили еще — и огонек болтовни перескочил на развесистое философское древо. Откуда-то появилась затрепанная записная книжица.
«Меня нисколько не отвращает красота злых. Я чувствую себя счастливцем, созерцая все то, что вызвали к жизни жаркие лучи солнца: тигров, пальмы и гремучих змей!» — звонко, с воодушевлением читал Завилейский. — «Царство зла еще в будущем. Жаркий полдень еще не открыт людьми… Люди, которых я ожидаю, мощные телом и духом… Сверхчеловек есть смысл земли; пусть воля скажет: да будет сверхчеловек смыслом земли!».
— Ваш Nietzche безумец. Это проповедь безумца, у которого имеется единственное достоинство — прекрасный цвет лица и отличное пищеварение! — маленький Ефремов даже вскочил от волнения. — Куда же тогда денутся увечные? Слабые? Не сверхчеловеки, а обыкновенные люди? Значит, насилие?
«Ницше? — удивился Крылов. — Что за имя такое? Мелькало же где-то… И совсем не так давно. Отстаем, отстаем мы от молодежи, не успеваем всего читать… Фридерик или Фридрих? Профессор Базельского университета. Точно. Кажется, Фридрих Ницше… Не его ли это книга «По ту сторону добра и зла» прошумела лет шесть назад?
Так что же, он интересен? Отчего так азартно спорят едва ль не с восторгом? Не понимаю. Не понимаю…».
Студенты разочаровали Крылова. Точнее, не они сами. А то близкое общение с ними, которого он так ожидал. Он все никак не мог настроиться на их лад. Клочковатый, раздерганный, перескакивающий с одного на другое разговор пополам с усмешками, подтруниванием друг над другом. Легкомыслие, легкомыслие… В глазах Крылова это был большой грех — легкомыслие.
Он попробовал кашу: сварилась. И вдруг, против своей воли, намекая на то, что пока студенты воздух молотили, он развел костер и сготовил ужин, громко произнес:
— Кушать подано, господа!
Молодежь с недоумением уставилась на него: дескать, зачем же так громко, не глухие… И вмиг разобрала походные миски.
— Присаживайтесь с нами, — пригласил Завилейский по-хозяйски.
— Благодарю вас, я потом, — отказался Крылов.
— Что, «Правила» не велят? — поддел Клавдиан. — Ну-ка, Брызгалов, проштудируй вслух наши дорогие и незабвенные «Правила»! У тебя память хорошая. Чего нам «можно» и чего «не»?
Медлительный тоболяк дожевал сухарь, а потом подыгрывая шутке, забубнил, как на законе божьем: