Unknown
Шрифт:
Сжимая в руке только древко знамени, Жанна уже поднималась по осадной лестнице, когда со стены в неё полетели камни. Один выбил знамя из руки, а другой разбился о шлем, сбросив саму Жанну вниз, на землю. Опасное падение смягчилось, благодаря нескольким солдатам, бросившимся прямо под падающее тело, но девушке всё-равно понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.
– Я жива! – закричала она, вставая и пытаясь обуздать шум в голове и неприятные, плавающие перед глазами круги. – Подайте мне знамя! Держитесь! Наш Бог поразит англичан! Они наши!..
– Вперед! –
И тут, то ли по случайному совпадению, то ли действительно по воле Господней, ворота Жаржо пали. С победным кличем французы ворвались внутрь, свирепой, ощетинившейся секирами, копьями и мечами рекой. Эта река, разбиваясь на многочисленные русла, понеслась по крепости, уничтожая одних и даря радость победы другим.
Стремительно начавшийся штурм завершился такой же стремительной победой.
И кровавой резнёй.
Пытавшихся бежать англичан настигли и истребили без великодушного милосердия победителей.
* * *
После боя, сидя в захваченной крепости, Жанна покорно дала себя осмотреть, хотя и твердила весь остаток дня, что совсем не пострадала. Однако, известие о расправе над гарнизоном крепости заставило её побледнеть и пошатнуться, что послужило для Алансона и других военачальников поводом немедленно позвать врача. Теперь все они толпились в комнате, ожидая результатов осмотра, как приговора.
– Ушибы есть, но несерьёзные… Я не вижу ничего страшного, шлем смягчил удар, – говорил врач, ощупывая голову Жанны и заглядывая ей в глаза. – Чтобы господам было понятнее, наша Дева пострадала не больше, чем пострадал бы любой из вас, вылетев из седла на турнире.
– Помнится, однажды я день провалялся без сознания, вылетев так из седла, – заметил Ла Ир.
– Я имел в виду обычное падение, после которого быстро встают.
Растерев Жанне виски остро пахнущей мазью и велев применять к ранам оливковое масло с жиром, лекарь удалился. Следом за ним Алансон выпроводил всех остальных, но сам задержался.
– Ты недовольна, Жанна? – спросил он, без особого, впрочем, смущения, а скорее, с вызовом человека, уверенного в своей правоте. – Сердишься? Полагаешь, следовало взять их всех в плен? Или, может быть, ты хочешь, чтобы я наказал передовые отряды за жестокость?
– Теперь уже нет смысла, – тихо ответила Жанна. – Но столько крови не могло пролиться безнаказанно.
– А я на это отвечу, что пролитая кровь, как раз и была наказанием. Я сам отдал приказ не брать пленных, когда узнал, что ты ранена, и не жалею! Оставь этот грех на моей душе и забудь. Сделанного уже не переделать. Но, если ты сердишься… Что ж, велю отслужить мессу… и не одну, но только за то, что ты всё же с нами, живая и невредимая… Это единственное, что важно сейчас, потому что ты очень дорога мне, Жанна… Очень дорога! Как и всем нам.
От внезапно подступившего волнения щеки молодого герцога покрыл лёгкий румянец. Он говорил, то ли не замечая, то ли не обращая внимания на Клод, которая, сидя в стороне, взялась отчищать от грязи доспехи Жанны и теперь затихла, боясь самым робким движением помешать или
Короткий обмен взглядами во время долгой паузы совсем её смутил. От глаз девушки не укрылось, как на мгновение синие глаза герцога словно подернулись туманом откровенной мечты, как дрогнули опущенные ресницы её подруги, как пыталась она побороть смущение, неуместное сейчас, но рвущееся наружу, потому что за словами герцога виделось то желанное, что против воли закрадывалось и в её сердце.
– Я всё понимаю, – прошептала Жанна. – Но одна моя рана не стоит стольких смертей.
– Ла Ир сказал, что падение волоса с твоей головы стоит большего. И я теперь сожалею только о том, что это были не мои слова.
– Вашим было дело, – выдохнула почти шепотом Жанна. – Да, я недовольна… Но спасение вашей души для меня так же важно, как спасение Франции. Я помолюсь за вас сегодня, мой прекрасный герцог. Только обещайте… вы должны исповедаться… Обязательно! Как и всё наше войско.
Вместо согласия Алансон низко поклонился и вышел…
Жанна какое-то время сидела молча, потом подняла на Клод взгляд, в котором, как она ни старалась, радость неумолимо перебарывала отчаяние.
– Мне стыдно, – беззвучно прошептали её губы.
– Не говори ничего, – так же тихо остановила подругу Клод. – Он прав в одном – сделанного уже не изменить. И утешить может только то, что ты всё делаешь, чтобы эта война скорее закончилась.
– Да… да. И поэтому надо торопиться…
Некоторое время она наблюдала за тем, как под руками Клод доспехи снова обретали чистоту и блеск. Потом взгляд её ушёл куда-то внутрь себя.
– Сегодня в сражении я видела Пьера…
Голос Жанны прозвучал отстраненно и глухо, словно тоже улетал куда-то с её мыслями в минуты долгой паузы, за время которой она то хмурилась, то замирала, то выходила из задумчивости, сердито встряхивая головой.
– Он храбро сражался… Знаешь, иногда мне кажется, что он и мой брат тоже… за неимением других. Ты, он и Жан – последняя связь с моей прошлой жизнью…
– Да, – кивнула Клод, не прерывая своего занятия, словно эта резкая перемена в разговоре ожидалась ей именно сейчас. – Но и эта связь прервётся, когда ты завершишь свою миссию. И это будет правильно. Твоя прошлая жизнь станет легендой. Воспоминанием… Возможно, Пьер и Жан захотят остаться и получить какие-то должности при дворе, но твоя связь с прошлой жизнью всё равно станет тоньше… на меня.
– Почему? – Жанна насупилась. – Ты, что же, считаешь себя недостойной жить при дворе, как они? Или решила, что не сможешь этого?
– Не знаю.
Клод провела пальцами по гладкой поверхности нагрудника. Из-за горящего в комнате факела, который принесли для осмотра Жанны, а потом так и оставили, отполированный металл казался золотистым.
– Не знаю, – повторила она. – Дома спросила бы ты меня, смогу ли жить в военном лагере среди мужчин, и я бы сразу сказала «нет!». Но, видишь, живу. И многое здесь кажется мне уже привычным… Наверное, жить можно везде. Даже там, где особенно не нужен. Это тяжело, но можно, надо лишь дождаться какой-нибудь радости внутри себя. Просто, когда есть выбор, там, где ты не нужен, лучше не жить.