Унтер-офицер Истомин. Красно-белые волны в Царицыне и окрест
Шрифт:
– Заряжай! – приказал Митяй.
Обеими руками попытались передёрнуть затвор, уперев приклады в живот, а стволы в пол.
– Дайте сюда, а то ненароком застрелитесь, – распорядился Носович. – Передёрнул затворы и поставил на предохранитель.
Митяй расписался в тюремной книге.
– Снимай шинель, давай шапку. В гробу не согреешься. На выход!
Было холодно. Носович пошёл быстрым шагом, чтобы согреться.
– Куда спешишь, жлоб? На том свете кабаков нет!
– Офицерьё с похоронным маршем хоронят. Давай споём!
Носович покосился назад. Выхватить у Митяя винтовку, штыком в живот, второго прикладом, третьего выстрелом и укрыться в домах. После подавления восстания не выдадут. Нет! Всё-таки свои, соотечественники, души замусорены интернационалистическим бредом. Есть ещё время до расстрела, поймут, что после трёх лет на фронте русский генерал не может быть немецким шпионом.
Пришли на вокзал. Собралась толпа любопытных:
– Во сколько расстрел? Давай быстрее, мёрзнем.
– Не спрятаться в домах! – понял Носович и похвалил себя за отказ от побега. – Свою жизнь погублю, но три сохраню.
Поставили на краю платформы напротив вчерашнего расстрельного места. Из толпы выбежала сестры милосердия и, закрыв лицо руками, рыдая, убежала в санитарный вагон. Носович благодарно проводил её взглядом и трижды перекрестился, но вдруг из штабного вагона показался комиссар:
– Отменяй! В Харьков его!
Толпа недовольно загудела. Через полчаса под охраной двух старых солдат-фронтовиков на паровозе отвезли на узловую станцию на поезд с тяжело ранеными. Коменданту приказали найти служебное купе, а по составу разнёсся слух о германском шпионе.
Носович ждал в общем вагоне на боковой скамейке. Напротив сидел раненый с перевязанной грудью и ногой. Вдруг выхватил револьвер и нажал на курок. Щелчок! Второй! Третий! Носович бросился в сторону, а конвойный отобрал револьвер и потащил генерала в купе. Конвойные встали по разные стороны двери.
– Пьяный! Повезло тебе, барабан пустой. Поговори с народом! – приказал второму. – Поешь, генерал, – протянул кусок хлеба в засаленной тряпке. – Держи червонец. Купишь поесть.
– Где?
– Не скумекал ишо.
– Почему им служишь?
– С голодухи.
В вагоне собралась толпа, громко обсуждали как расправиться со “шпионом”. Конвоиры тихо увели Носовича в паровоз и закрылись в отделении для топки. Солдаты, поняв, что упустили момент, начали прикладами бить в железную дверь.
– Не шпиён! Разведчик нашенский! Бумага секретная при ём! – кричали через дверь конвоиры.
Харьков. Март 1918.
На харьковский вокзал прибыли поздно вечером. Ждали, когда выгрузят всех раненых. Повели через вокзал с винтовками за спиной, чтобы избежать стихийной расправы. Только на рассвете дошли до каторжной тюрьмы на Холодной горе. Начальник тюрьмы отвёл Носовича в одиночную камеру.
– Герман Львович Гуревич, – представился наедине. – Помогу, чем смогу. Располагайтесь, Ваше Превосходительство. Читать любите? Принесу книги, разрешу прогулки во дворе, не отдам на расстрел, не испробовав всех средств для спасения.
– Помечу такая забота, милейший?
– Старорежимный, царской службы. Монархист, как и Вы.
Несколько дней никто не заходил в камеру, только утром и вечером открывалось окошко и появлялась оловянная миска с ячменной кашей и кружка с водой. Наконец, пришёл Гуревич:
– Лебединские комиссары недовольны, что Вас ещё не расстреляли. Прислали депутацию, требуют выдать. Наши пообещали расстрелять, но сначала допросят.
Носович решил готовиться к побегу. На прогулках делал гимнастику и бегал по кругу. Гуревич вызвал к себе в кабинет:
– Заметил, чем занимаетесь. Держите! Деньги на свободе непременно понадобятся.
Во время утренней прогулки послышался гул моторов аэропланов.
– Немецкие, – определил Носович.
– Ура! Свобода близко! – закричали арестанты.
– Как могло дойти до такого, что русские офицеры считают освободителями немцев?! – ужаснулся про себя генерал. – Революционеры – враги, немцы – освободители! До чего довела страну революция!
– Хто тут хенерал?! – во дворик вошёл небритый красноармеец. – Давай на выход! Мотор ждёт!
На автомобиле повезли на вокзал в штабной поезд командарма Антонова-Овсеенко.
– Получил телеграмму от Бонч-Бруевича. Приказ доставить Вас в Москву. Из Киева прибыли? Обрисуете обстановку?
Носович вдохновился – кажется, командарм настроен воевать. Подошёл к карте.
– Немцы наступают небольшими передовыми отрядами в полублиндированных поездах, расставляют дозоры вдоль железных дорог, затем расходятся веером, занимая территорию. Население измучено грабежами и самоуправством… банд, – решил не говорить “революционных”. – Не оказывает сопротивления, надеясь, что при немцах будет порядок.
– Ваши рекомендации?
– Во-первых, укрепить станции и позиции между ними для фронтального сопротивления наступающему противнику. Во-вторых, выдвинуть блиндированные поезда с тяжёлой артиллерией. В-третьих, из казачьих частей и запасных кавалерийских полков организовать на юге партизанские отряды во главе с опытными офицерами для уничтожения тыловых коммуникаций противника. Но все три пункта лишь полумеры для замедления наступления. Для настоящей борьбы Москва должна создать единый фронт от Балтики до Черного моря. А точнее, восстановить разваленный вами, революционной сволочью! – последнюю фразу произнёс про себя.
– Москва с немцами воевать не будет. Мы объединились в Союз Южнорусских Республик, будем воевать без Москвы. Пойдёте ко мне заместителем?
– Полагаю, после обвинения в шпионаже моё положение на столь ответственном посту будет более чем шатким. Хочу лично встретиться с Бонч-Бруевичем, попробую убедить в необходимости создания единого фронта и получить назначение из Москвы.
– Разумно.
– А пока верните одежду и компенсируйте деньгами изъятые вещи и лошадь с полной седловкой.