Употребитель
Шрифт:
— Да тише ты! Шесть годков разницы всего-то. Многие мужья намного старше своих жен…
— Это верно. Через несколько лет, как станет ей восемнадцать-двадцать, так и вообще разница не будет чувствоваться. Но чтобы четырнадцать… Ты про нашу дочурку подумай, Сара-Бет. Ты бы хотела, чтобы она вышла за этого парня, Сент-Эндрю?
— Боже упаси! Нет, конечно!
Остальные дочери Мак-Дугалов неровным кругом встали около Джонатана и его родителей, а Евангелина смущенно стояла за спиной своего отца. «Не время тебе теперь смущаться, — подумала я тогда, изо всех сил напрягая слух. — Он женится на тебе. Этот красавец станет
Наконец, вняв уговорам родителей, Евангелина неловко вышла из-за спины отца. Она была похожа на новорожденного теленка, пытающегося удержаться на ногах. Только тогда, когда они с Джонатаном оказались рядом, я воочию увидела, что Евангелина и вправду совсем ребенок. Джонатан был намного выше ее ростом. Я представила их лежащими рядом. Впечатление было такое, словно он мог раздавить ее, расплющить. Она была маленькой, миниатюрной и от волнения дрожала, как осиновый лист.
Джонатан взял ее за руку и шагнул ближе к ней. В этом жесте было нечто галантное, покровительственное. А потом он наклонился и поцеловал Евангелину. Это был не тот поцелуй, которыми он одаривал меня, который пробивал тебя током с головы до ног. Но он поцеловал Евангелину на глазах у родителей и всей общины, а значит, это был знак: он согласен с брачным контрактом. На глазах у всех. И у меня.
И тогда я поняла, что мне хотел сказать призрак Софии во сне. Она не требовала, чтобы я убила себя и тем самым была наказана за то, что сделала с ней. Она говорила: меня ждет жизнь, полная разочарований, если я не перестану любить Джонатана, как любила его она. Слишком сильная любовь может стать ядом и принести великое горе. Но где же противоядие? Разве можно приказать сердцу? Разве можно избавиться от любви? «Проще утопиться», — словно бы говорила мне София.
Вот какие мысли метались в моей голове, пока я стояла на балконе. Слезы набегали на глаза, ногти впивались в мягкую сосновую древесину столбика, за который я держалась. Я стояла так высоко, что могла бы прыгнуть вниз и разбиться. Но я не сделала этого. Уже тогда я думала о ребенке, жившем внутри меня. Я развернулась и побежала вниз по лестнице, не в силах больше смотреть на это зрелище.
Глава 12
Из церкви я ехала домой с отцом молча. Он поглядывал на меня. Я сидела, закутавшись в теплый плащ и шаль, но дрожала, и зубы у меня стучали, хотя солнце вышло из-за туч и залило все вокруг светом. Отец ничего не говорил. Он явно понимал, что мое дурное настроение вызвано вестью о помолвке Джонатана. Мы остановились около обшарпанной католической церкви. Мать, Невин и сестры ждали нас, стоя на снегу. У них от холода посинели губы, и они стали корить нас за то, что мы так сильно опоздали.
— Ладно, потише, — сурово сказал мой отец, пока все рассаживались в повозке. — Мы не просто так опоздали. После службы было объявлено о помолвке Джонатана.
Ясное дело, особой радости никто из моей родни не выразил. Сестры озабоченно переглянулись, а Невин съязвил:
— Жаль мне эту девушку, кто бы она ни была!
Когда мы подъехали к нашей ферме, брат принялся распрягать лошадь, отец пошел поглядеть на коров, а сестры решили проверить кур и овец. Я уныло пошла за матерью в дом. Мать тут же захлопотала в кухне, она собралась
Моя мать была умная женщина.
— Хочешь чашку чая, Ланор? — крикнула она, стоя у очага.
— Мне все равно, — ответила я, стараясь унять тоску в голосе.
Сидя спиной к матери, я услышала, как звякнул тяжелый котелок, который мать подвесила над огнем, как заплескалась в нем талая вода, которую мать налила из ведра.
— Я знаю, ты расстроена, Ланор. Но ты ведь понимала, что такой день рано или поздно придет, — наконец проговорила мать — по-доброму, но твердо. — Ты знала, что в один прекрасный день господин Джонатан женится, а ты выйдешь замуж. Мы тебе говорили, что никуда не годится такая крепкая дружба с парнем. Теперь ты видишь, что мы имели в виду.
Слеза скатилась по моей щеке. Я позволила себе это только потому, что мать меня не видела. На меня навалилась ужасная слабость, словно меня на поле затоптал копытами бык. Мне нужно было к кому-то обратиться. В те мгновения, сидя у окна, я поняла: если я никому не поведаю о своей тайне, то просто умру. Вопрос был в том, кому в своей семье я могла довериться.
Мать была всегда добра к детям. Она защищала меня, когда отец выходил из себя и становился слишком суровым. Она была женщина, она была беременна шесть раз. Двое ее детей были похоронены на кладбище у церкви. И, конечно же, она должна была понять, каково мне, и должна была защитить меня.
— Мама, я должна тебе кое-что сказать, но я боюсь. Я не знаю, что вы с отцом скажете. Прошу тебя, дай мне слово, что ты будешь по-прежнему любить меня после того, как я тебе все расскажу, — проговорила я дрожащим голосом.
Сдавленный крик сорвался с губ моей матери. Звякнула, ударившись об пол, оброненная ею ложка. Я поняла: больше ничего говорить не надо. Она давала мне советы, она меня умоляла, подсказывала, как будет лучше, и вот теперь ее худшие опасения сбылись.
Невину пришлось снова запрячь лошадь и отвезти сестер к Дейлам, на другую сторону долины. Там они должны были пробыть, пока их не заберет отец. Я осталась наедине с родителями. За окнами темнело. Я сидела на табурете посередине комнаты. Мать тихонько плакала у огня. Отец ходил из угла в угол.
Еще ни разу в жизни я не видела отца таким рассвирепевшим. Его лицо побагровело и распухло, костяшки пальцев, сжатых в кулаки, побелели. Наверное, он меня не ударил только потому, что мое лицо было залито слезами.
— Как ты могла это сделать? — крикнул отец. — Как ты могла отдаться этому мерзавцу Сент-Эндрю? Ты что же, не лучше обычной шлюхи? Что на тебя нашло?
— Он любит меня, отец…
Эти слова переполнили чашу терпения отца. Он развернулся и влепил мне увесистую пощечину. Даже мать испуганно ахнула. Мне было очень больно, но не боль, а сила отцовского гнева испугала меня.
— Он так тебе сказал? Неужели ты такая дура, что поверила ему, Ланор?
— Ты ошибаешься. Он действительно любит меня…
Отец занес руку для нового удара, но сдержался:
— А ты не думаешь, что он такое говорил каждой своей девушке, чтобы та удовлетворила его желание? Если его чувство к тебе искренне, почему же он обручился с этой девицей Мак-Дугал?
— Я не знаю, — выдохнула я, утирая слезы со щек.
— Киеран, — резко проговорила мать, — не будь так жесток.