Управление
Шрифт:
Однажды Вероника без всякой видимой причины повернулась к Хелене и сказала:
– Между прочим, ты не выйдешь замуж.
– Что? – сказала Хелена, смущенная не только этим утверждением, но главным образом тем, что соседка по парте вообще с ней заговорила. – Почему нет?
– Потому что ты недостаточно красива.
С этими словами Хелене словно воткнули нож в спину, но она не подала виду и возразила:
– Это не единственное, что имеет значение.
– Наоборот, – коротко возразила Вероника. – Мой отец говорит, что скоро начнется война. Другого пути нет, нам нужно жизненное пространство. Но на войне многие мужчины погибнут, и потом женщин будет больше, чем мужчин. Так что у мужчин будет выбор. А когда у мужчин есть выбор, они выбирают красивых женщин.
Потом это случилось с дядей Зигмундом.
Был сияющий прекрасный летний день в начале августа. В окрестностях стоял раскаленный воздух, небо сияло безупречной синевой, и Хелена решила отправиться после обеда в открытый бассейн. Она не бывала там с тех пор, как перед кассами повесили вывеску с надписью: «Евреям вход запрещен», от вида которой ее охватывал ужас. Но такие вывески теперь можно было увидеть все чаще: в кино, на скамейках в парке, перед магазинами; видимо, ей придется к этому привыкнуть.
Они как раз обедали – отварной говяжьей грудинкой в подливке с хреном, отварным картофелем и красной свеклой, – когда зазвонил мамин телефон.
Отец, пришедший из клиники исключительно потому, что было слишком жарко для проведения операции, недовольно поднял глаза.
– Кто же звонит в такое время?
– Пускай звонит, – сказал Армин. – Если что-то важное, позвонят снова.
Он выглядел равнодушным, но Хелена знала, что он ничего так сильно не хотел, как собственный телефон.
Мама все-таки встала и вышла в коридор, где ее телефон был подсоединен к зарядному устройству.
– Зигмунд? Что?.. – услышали они ее возглас, затем настала пауза. Все еще держа телефон у уха, мама появилась в дверях столовой и сказала: – Но это же невозможно!
Теперь уже никто не ел. Хелена, Армин и отец сидели со столовыми приборами в руках и смотрели, как лицо матери все больше мрачнеет.
– Что случилось? – наконец резко спросил отец.
Мама отняла от уха телефон и сказала:
– На Зигмунда завели дело о разжигании ненависти.
– Разжигание ненависти? – повторил отец. – Что еще за разжигание ненависти?
– Какие-то критические высказывания о фюрере, которые он когда-то писал на Немецком форуме. Но много лет тому назад, говорит он. – Мама покачала головой. – Я этого не понимаю.
Отец опустил нож с вилкой и вздохнул.
– Что тут непонятного? Все, что когда-либо было написано на форуме, находится все еще там. Это где-то сохраняется. И теперь они роют ему яму.
– А что об этом говорит твой адвокат? – крикнула мама в трубку. Всякий раз, когда она была взволнованна, она говорила по телефону громче, словно хотела помочь технике преодолеть расстояние. Она внимательно слушала. – Вот как. Понимаю. Да, конечно, приезжай, когда захочешь. В пять часов нормально. Я не знаю, вернется ли к тому времени Йоханн, но я в любом случае…
– Я тоже, – крикнул отец. – Сегодня после обеда я могу закончить пораньше.
– Значит, Йоханн тоже будет. Да. До встречи. – Она прервала соединение и сказала: – Его прежний адвокат был евреем, и у него больше нет лицензии.
– Доктор Вагнер? – удивился отец. – Это же не еврейская фамилия.
– Его мать еврейка, говорит Зигмунд. Этого уже достаточно. Он полуеврей. – Мама отложила телефон в сторону. – В любом случае, Зигмунд придет в пять.
Отец сморщил лоб.
– Полуеврей? Я не знаю. Разве это не преувеличение?
– Может, ты попросишь доктора Крегера взяться за дело Зигмунда?
Доктор Крегер был адвокатом семьи, знала Хелена.
– Да, посмотрим. Я позвоню ему позже. – Отец снова взял в руки нож с вилкой. – Теперь давайте поедим. Я должен вернуться в клинику к двум часам.
Все это звучало довольно тревожно. Хелена все равно отправилась купаться, потому что иначе жару было не вынести. Она попыталась оказаться дома в пять часов, но была очень измотана, и ей пришлось ехать на велосипеде в гору, поэтому дорога заняла намного больше времени и она приехала, только когда дядя Зигмунд уже собирался попрощаться.
– …чтобы кто-то позаботился о моем доме, – говорил он маме в тот момент, когда Хелена слезала с велосипеда. – В худшем случае. Как обычно, когда я нахожусь в поездках. Просто на сей раз это такая поездка, которую я предпочел бы не совершать.
Мама встревоженно окинула взглядом старшего брата.
– Ой, наверняка ты чересчур сильно переживаешь. Все хорошо разрешится.
– Будем на это надеяться, – подавленно сказал дядя Зигмунд. – Когда я думаю о том, что этот закон был принят канцлером СДПГ для борьбы именно с такими экстремистами, которые теперь…
Он остановился, когда заметил Хелену, тяжело вздохнул и снова сказал: «Будем на это надеяться». Потом он ласково потрепал Хелену по щеке, с рассеянной улыбкой сел в свою машину и уехал.
Разрешилось все нехорошо. Зигмунд Греф был приговорен судом за многократное разжигание ненависти и антигосударственные взгляды к пребыванию в исправительном лагере, и долгое время Хелена его не видела.
7
Коричневорубашечники становились все многочисленнее, и все чаще Ойген вступал в диалог с кем-то из них. Они рассказывали ему о национал-социализме, своем фюрере Адольфе Гитлере и о том, что хотят вернуть Германии былое величие, снова сделать ее такой, какой она была до Мировой войны, а именно – мировой державой.